Все случилось летом

Вилкс Эвалд

Ночь темнее всего перед рассветом. Когда она стала отливать белизной, вернулся Артур. Возбужденный, радостный ворвался в комнату и первым делом спросил:

— Ну как?

— Без толку.

— Даже не поцеловал?

— Нет. А ты?

— Тоже нет. Но я со своей условился пойти раков ловить. Ты в субботу их обеих привези к нам в колхоз. Вместе пойдем.

— Не поеду я.

— Чего это? Машины жалко?

— При чем тут машина? Дальше самой далекой звезды.

— Что ты сказал?

— Ничего не сказал! В субботу домой поеду. Вот что.

—

Ну тогда другое дело.

— Может, откупоришь свою бутылку?

— Это можно. С удовольствием.

Артур достал бутылку, вытащил пробку. Наполнил стаканы. Силинь сказал:

— Расскажи-ка мне про ваших старичков, как они умерли.

Артур рассказал.

— И что ж, из близких никого не осталось?

— Было четверо сыновей, все на фронте погибли. Во всем свете одни. И вот я думаю, когда бы лучше оркестру «Интернационал» исполнить — как из дома понесем или на кладбище?

— Я-то слышал, что с «Интернационалом» членов партии в последний путь провожают.

— Мы считаем, и они достойны.

— Ну, тогда конечно.

Немного погодя легли спать. Артур, едва забравшись под одеяло, принялся тихонько посапывать. Силиню с трудом и не скоро удалось задремать. Во сне он видел дождливый день. Самосвал на обочине по ступицу тонул в грязи. А сам он, промокнув до нитки, с концом троса стоял посреди дороги, вытягивал руку к каждой проезжавшей машине. И ни одна не остановилась. Ни одна… Ни одна… Ни одна…

Проснулся внезапно, рывком сел на кровати. Долго не мог сообразить, где находится. Озадаченный дурным сном, застыл в мучительных раздумьях: ему казалось, совсем рядом, бесшумной поступью, точно невидимки, ходят какие-то истины, с которыми раньше он не был знаком. И ему хотелось схватить, удержать их.

1965

ДИКАРЬ

Юрис Пупол вернулся с работы позже, чем обычно, а жены еще не было дома. Он подергал дверную ручку, позвонил и, окончательно убедившись, что в квартире никого нет, отправился за вторым ключом, хранившимся в условленном месте под оконным наличником.

Пупол с женой занимал угловую двухкомнатную квартиру на первом этаже. Дом был новый, четырехэтажный, выходил на мощеную улицу районного города. С утра до вечера по ней громыхали повозки, с ревом проносились грузовики, но одним концом вместе с квартирой Пуполов дом забрался в яблоневый сад, подойдя вплотную к сиреневой беседке. Внутри ее были сколочены скамейки, столик, и там по субботам, воскресеньям непонятно откуда собиралась всякая пьяная шушера, своими криками досаждая Пуполам и другим жильцам крайнего подъезда.

Сейчас в беседке коротали время две старухи. Одну из них, круглолицую, дородную и рыхлую, с оголенными, обгоревшими на солнце руками, Пупол знал. Она жила на четвертом этаже у сына, страдала одышкой, вечно жаловалась на больное сердце. Вторая старушка, маленькая, щупленькая, как тростиночка, сидела напротив, с самого края скамейки, сложив

руки на коленях. На ней была цветастая блузка, седые волосы старательно зачесаны назад, платок сполз на плечи, лицо сплошь в морщинах, совсем как лежалое яблоко.

Заметив Пупола, женщины примолкли, он тоже не сказал им ни слова, озабоченный мыслью, как бы забрать ключ, не раскрывая тайника, не то в один прекрасный день вернешься домой, а квартиру, глядишь, обчистили. Пупол сделал вид, будто чем-то заинтересовался под окном и, повернувшись к женщинам спиной, незаметно вынул ключ. Был самый разгар лета, после жаркого дня в закупоренной квартире было душно, как в бане. Пупол распахнул окно в сад, при этом женщины опять настороженно подняли головы. Пупол не спеша умылся, переоделся, зашел на кухню перекусить, но аппетита не было, и, выпив чашку простокваши, достал из почтового ящика газету и улегся на диван.

Как ни заставлял он себя, но так и не смог осилить начатой статьи, мысли разбегались, и наконец газета сама выпала из рук, а Пупол, закатив глаза в потолок, стал задремывать.

По улице, громыхая, проехали машины, где-то тонко зазвенело стекло. За окном прошелестел ветер, потрепав занавески. Старушки в саду опять завели разговор, но Пупол поначалу схватывал только бессвязные обрывки, не пытаясь вникать в общий смысл, пока его слуха не коснулось давно не слышанное слово.

— Дикарь… Ни дать ни взять дикарь, Карлина!

Сомнений быть не могло: говорила та щупленькая старушка. Голос соседки Пупол знал хорошо.

— Все они одинаковы, милая. Зверье, вот они кто… — Это вставила Карлина, а вторая продолжала:

— Все низины затопило, наша Лиелупе из берегов вышла. А хозяйка мне и говорит: «Садись-ка ты, Анна, в лодку, поезжай к Даболам, заберешь у них пряжу, я договорилась, нужно хозяину фуфайку связать». Я что? Мое дело подневольное, а грести туда версты три через луга заливные. Да ведь молода была, сил не занимать, лодка легкая. Подогнала к меже, только собралась выпрыгнуть, откуда ни возьмись незнакомый парень. Усы желтые, одет по-городскому, глаза на меня вытаращил, аж под ложечкой засосало. «Откуда, — спрашивает, — ты, красавица, что-то раньше я тебя не встречал!» А сам прыг в лодку, схватил весло, оттолкнулся и туда, где поглубже. Я от страха и не пикнула. А он успокаивает: «Не бойся, покатаю тебя, и только». Так он меня до вечера и прокатал. А на прощанье говорит: «В субботу на ночь свой амбарчик не запирай…» Вот ведь дикарь какой, а?

— Все они, милая, одинаковые, чего от них ждать…

— На берегу народ собрался с баграми, с лодками: думали, утонула я, решили дно прощупывать. А хозяйка надо мной потешается да меня подзуживает: «Это где же ты, шалопута, забулдыгу такого подцепила?» После всех волнений про фуфайку и пряжу ни слова… Прошло немного времени, в воскресенье поутру коров подоила, иду по двору — навстречу хозяйка, будто меня караулила: «Ухажер твой в амбаре… Иди попробуй растолкай!»

— Все они, милая, все на один лад скроены…