Все свободны!

Юрьева Екатерина

Олеся Медведева оказалась серой мышью с претензией на слона. Единственное, что в ее облике бросалось в глаза и запоминалось, — силиконовый ротик, любовно разрезанный косметическим хирургом, чтобы растягивался умело под самые ушки.

— Здравствуйте, Василиса. — Ушки ловко соединились с ротиком. — Вот я вам сейчас книжку подпишу…

Вася тоже поздоровалась.

— Олеся, давайте сразу к делу, а потом все остальное. — И затянула ее в студию.

— Я девушка простая… — начала было опять Олеся («Я тоже несложная…»), — поэтому…

— Режиссер уже дал нам отмашку, Олеся. Уже работаем. Итак, Олеся…

Очень

трудно совместить слушателя с читателем, а литератора с корреспондентом. Это совсем разные работы. Но чтобы хоть как-то был понятен их тяжелый труд и для полной картины Васиного усердия и мастерства — черным из белого подчеркнем, что оставила Васина добрая рука от судьбоносного разговора с Олесей, то есть то, что потом поехало в эфир. Только так, подглядев сейчас вполне открыто банальный редакторский фокус, рядовой читатель сможет понять тайну журналистской ворожбы. И в полной мере оценить всю ее трудоемкость. Вероятно, этот прием раскроет профессиональные секреты, зато, может быть, наконец станет понятно, что на самом деле мы порой слушаем и читаем. Впрочем, даже самые великие иногда бывают косноязычными.

— Итак, Олеся, события, мастерски описанные вами в книге, приводят героиню в Африку. — Вася увидела круглые глаза молодой писательницы.

— Вы в этом уверены? — в задумчивости спросила та.

Вася была не уверена.

— Давайте вместе поглядим. — Они открыли книгу, и Олеся вперилась в нее с интересом.

— Действительно… Смотрите-ка… Действительно в Африку… Ой, вы понимаете, столько написано уже мною. Всего и не упомнишь. И мне бы не хотелось опять обсуждать… Я вот уже второй роман заканчиваю, он скоро выйдет в свет. Я вам пришлю. — «Ё-моё». — Поэтому полностью заключила себя в новую сюжетную канву. Понимаете? — Простая Олеся говорила затейливо, будто шпарила наизусть. («Да, у нее есть чему поучиться».)

— И что же в канве?

— Я бичую социальные язвы общества… — «Ё-моё». В чем-то она, однако, была права — социальные язвы в виде жизни ее самой и ее близкого окружения, расположившиеся на здоровом теле общества, перли, наверное, с каждой страницы ее прелестных произведений.

— Простите, я была уверена, что социальные язвы надо залечивать…

Ответа не последовало. Олеся была почти в обмороке. Вася только услышала, как заскрипели ее фарфоровые зубки — вероятно, от напряженной работы мозга.

— Олеся, вы только не волнуйтесь, у нас же не прямой эфир, — Вася искренне этому порадовалась, — а запись. Можно легко оговориться, даже сказать что-то лишнее, потом подрежем. — Она пыталась быть услужливой. — Какого плана ваши книги, с точки зрения литературного стиля?

— Я человек классический, придерживаюсь экзистенциальной направленности. — «Ё моё». Тут у Васи выпучились глаза сами собой. До знакомства с этим шедевром Вася знала только двух чистых классиков экзистенциальной направленности — Джойса и Пруста. Серьезный разговор явно отменялся. Если дело так пойдет и дальше…

— А как вы пишете свою экзистенциальную прозу?

— Как? Я же предлагала книгу вам подписать. Вы бы и увидели, как я пишу. — «Красиво». Вася, однако, теперь не была полностью уверена, что Олеся на самом деле умеет писать. Она зашла с другой стороны:

— Олеся Медведева. Фамилия у вас русская, но не совсем русское имя… славянское…

— Да, это псевдоним. Я вообще

француженка. — «Ё-моё». — К тому же во Франции мое настоящее имя хорошо известно. — «Представляю себе, в каких кругах». — Просто, понимаете, я русская в душе и пишу для русских, и поэтому хочу быть русской. — «Логично». — И потом меня издатели научили, что надо быть русской, когда пишешь для русских. — «Без комментариев». — А так я человек мира.

— Конечно. То есть вас научили, что надо говорить с читателем на одном языке?

— Угадали. Именно — надо говорить на одном языке с ними. — «Ё-моё. Она — и они. Кто эти люди? Надо бы спросить».

— И кто они, ваши читатели? Как вы себе их представляете?

— Мои читатели — женщины. Неуютные женщины. На плохой кухне. С плохими продуктами. Поэтому я и зову их к красивому.

— Да, ваш читатель вас понимает… И как вы это делаете? Как вырабатываете с ними ваш общий язык?

— Мы часто собираемся с подружками, говорим, чаще получается у меня, в моем доме. Дом у меня большой и хороший, от мужа остался. А у них мужья еще… и всякое такое… О чем я?

— С подружками собираетесь, и что…

— И… едим блины…

— И что?

— А какие блины без сметаны?.. Это ж классика! Это так по-русски! А мы вот часто про сметану забываем, — захихикала она и замолчала.

— Поэтому?

— Поэтому… — она призадумалась, — мы отправляем мою домработницу в супермаркет. — Она, казалось, сама почти уже хлопала в ладоши своей собственной сообразительности.

— Хорошо. — Вася воспитывала волю из последних сил. — А блины вы едите в Масленицу, ведь правда? — подсказывала она. Во что бы то ни стало надо было добыть каких-то подробностей про блины кроме сметаны и домработницы.

— Да, в России у нас ведь принято есть блины в Масленицу. Это классика. Это Россия. Правильно? — Вася кивнула. — Я ее люблю. — Ее организм продолжал выплевывать какие-то несуразные звуки.

— Хорошо, Олеся, ну представьте же, как мне интересно узнать, человеку не вашего круга, что же вы делаете потом, после блинов?

— А после созерцаем…

— Что?

— Василиса, вы что, издеваетесь? — Пожалуй, впервые она попыталась войти в контекст, но Васю в первую очередь беспокоило другое, ей надо было спасаться — не было текста, Олеся ничего не говорила. Вася в своей голове уже пыталась монтировать весь этот вздор — уже не по словам, а по буквам. У нее ничего не получалось — общеизвестных букв явно не хватало для здравого и понятного смысла. — Мы созерцаем окрестности. Из окна. — Она опять замолчала.

— И что там?

— Ой, — Олеся оживилась, — ой, а там мой сосед, сумасшедший народный артист, певец, вы же его знаете, кошек выгуливает, со второго этажа хорошо видно. Хобби у него такое. Он их обожает. У каждой свой поводок — красненький, зелененький… Красота! И такая прелесть. Кошечки у него смешные, пушистые и все разные. — Вася боялась вставить слово, чтоб не сбить этот наметившийся поток. — А сам он вообще старый дурак. Хотя милый, как все старики. Представляете, все время репетирует, ну то есть поет какое-то говно, классику всякую. Оперы там, балеты. Так орет, представляете, почти каждый вечер, хочется «тампаксы» в уши вставить. — Васе хотелось сделать то же самое. — Это у нас такая шутка! Ха-ха-ха. — Олеся вовсе не засмеялась, а так и сказала — «ха-ха-ха».