Все там будем

Лорченков Владимир Владимирович

Да и вообще ничего нет. Ни большого хозяйства, ни партии, ни советской копии первого, второго ни третьих самолетов братьев Райт, ни опухшего от голода и издохшего от этого голода в Сибири засранца Гришки Лунгу, который нет-нет, да и приходил к председателю во сне всю его жизнь. Ни плачущих мужчин, ни смеющихся женщин, ни веселых парней, похожих на Григория Григориу, ни, страшно подумать! даже самого Григория Григориу нет! И Софии Ротару нет, и Надежды Чепраги, и даже товарища Бодюла там нет, а еще нет за той чертой, за которой смерть, винограда, ни солнца, ни стыда, ни доноса, а есть только большое

и темное Ничего.

Но выяснить, так ли это, председатель уже не сумел. Перестав быть, и все тут, он не смог убедиться в том, что человек после смерти перестает быть. И все тут.

… при расследовании сошлись на том, что Коваль, опьянев от свежего небесного воздуха, и прекрасного вида, зазевался и упал сам. Тем более, что сам Вася еле посадил самолет, и тот был совершенно изломан, и провести следственный эксперимент не получилось бы. Похоронили председателя на самом высоком холме у села. На плиту поставили мраморное пятиконечное надгробие с самолетом и звездой над ними. В газете "Независимая Молдавия" опубликовали величественный некролог под заголовком "Он отдал жизнь земле, а смерть - небу!"…

Республиканский ДОСААФ провел на следующий после смерти Коваля год торжественный турнир, который стал, как точно подметила республиканская пресса, доброй традицией. Молдавские пионеры слагали песни и стихи о простом сельском труженике, который 60 лет кормил СССР, наживая мозоли кровавые на руках, а в душе мечтал о небе. И, будучи уже пенсионного возраста, - до пенсии он бы себе такой порчи государственного имущества не позволил бы, - взлетел ввысь с молодым комсомольцем. И самолет их потерял управление, а комсомолец был неопытный, но товарищ Коваль сказал - будь спокоен, сынок, я спасу тебя, и выпрыгнул из самолета, чтобы тот сохранил равновесие, и не упал. И комсомолец сажал самолет, и плакал.

Школу, конечно, тоже назвали в честь председателя. И повесили на сельсовете мраморную доску с его портретом. Но это все было позже. А тогда, после трагедии, примерно через месяц, комсомольцу Лунгу выписали почетную комсомольскую путевку от греха подальше.

–  Отправляем тебя, Василий, в школу трактористов, - торжественно объявил парню новый председатель.
– Из трактора если кто и вылетит, так хоть не убьется!

ххх

Вспоминая это, Василий Лунгу и Серафим Ботезату выпили не один кувшин вина.

–  А признайся, - улыбнулся Серафим, - ты ведь специально председателя из самолета выкинул!

–  Нет!
– перекрестился Василий.
– Вот тебе крест. Православный, дивотворящий…

–  Животворящий, - поправил Серафим, - а впрочем, какая разница, ты же все равно в бога не веришь.

–  Был я на небе, - смеялся Василий, - и никого там не было.

–  Тьфу- сплевывал, но больше для виду, Серафим, - ну, а скажи, в небо-то, небось, хочется еще?

–  Нет, - врал Василий, - что мне с того неба? Я ведь тогда и правда, признаюсь, ради председателя все это затеял.

–  Не боишься?

–  Новые порядки уже двадцать лет, Серафим! Мне сейчас, за смерть большевика, небось и почетную грамоту дадут.

–  Ничего тебе не дадут.

–  Точно…

–  Здесь…

–  В смысле?

Ты чего это сказать хочешь?
– залюбопытствовал Лунгу.

–  А то, - выпалил Серафим, - что человеку с такими руками, как у тебя, делать в Молдавии нечего.

–  А, - махнул рукой Василий, - ты все об этом. Об Италии вашей, будь она неладна.

–  Ладна, - не согласился Серафим.
– Ладна, прекрасна и удивительна. Вот ты переправу нашу видел у Днестра? Грязная, куцая, не мост, а одно название. А в Венеции, знаешь, есть целый город на сваях. В море стоит. И везде мосты, мосты, мосты… Чисто, аккуратно. Красота неземная. Зарплаты огромные платят! Ну, скажи, не устроился бы ты лодочником?

–  Грести, да мозоли нагребать?
– пожал плечами Василий.
– Мне мозолей и здесь предостаточно.. .

–  Дурак, - упрекнул Серафим, - там же давно уже все лодки с моторами.

–  С моторами?
– мечтательно переспросил Василий, но потом покачал головой.
– Нет. Не мое это.

–  А еще, - давил, пока мягко был о, Серафим, - там заводы есть. "Фиат". И все там механизировано, все в масле, железо гремит, шумит…. Эх!

–  В масле, - повторил Василий, - в машинном…

–  Я бы тебя туда устроил, - вскользь заметил Серафим.
– Мой знакомый из села Варзарешты в Италию еще пять лет назад уехал. Недавно звонил. Попасть в Италию помочь не могу, говорит, а вот если выберешься, работу обеспечу. И тебе, и тому, кто с тобой.

–  На "Фиате"?

–  На "Фиате"!

Мужчины помолчали. Василий задумчиво вертел в руках велосипедную цепь. Куда ее приспособить, н еще не придумал, и надеялся посветить решению этой проблемы весь вечер. От этого его отвлек Серафим. Сначала Василий рассердился за это на приятеля, потом отошел.

–  А как туда попасть-то?
– спросил он Серафима угрюмо.
– Снова деньги занимать? Никто не даст уж.

–  А мы без денег.

–  Это как? Христа Ради, что ли? Так попрошаек через границы не пускают.

–  Зачем нам границы. Мы над границами пройдем.

–  Это как?
– тупо повторил Василий.

–  Самолетом, - спокойно ответил Серафим, понявший, что Василий уже созрел, - самолетом, родной ты мой человек.

–  Так на билеты деньги нужны, - раздосадовано закричал Василий, - а я тебе о них уже второй час толкую.

Серафим отпил вина, и потер руки.

–  В этом самолете с нас денег не возьмут, - довольно объяснил он, - потому что это будет наш самолет. И сделаешь его - ты!

Ошарашенный Василий набрал в грудь воздуха, но выпустил его не сразу, а посидел еще неподвижно с минуту. Наконец, выдохнул, и снова вдохнув, поднял палец.

–  Самолетом, - шепотом сказал он, - который построю я.

–  Самолетом, - подтвердил Серафим, - который построишь ты.

–  В Италию.

–  В Италию.

–  На "Фиат"?

–  На "Фиат".

Василий помолчал, а потом начал говорить, оживляясь все больше.

–  Та модель, которую я в юности построил, не сойдет. То была этажерка, и равновесие держала еле-еле. Нас в таком первый порыв ветра на землю собьет. Значит, будем строить самолет тяжелый. Очень тяжелый.