Все тайны Третьего Рейха

фон Паль Лин

Что же касается немецкого государства — оно должно расширить границы. «Поэтому призыв к собственному пространству, к собственному хлебу является также предпосылкой к победе духовных ценностей, к формированию немецкого характера. В этой великой борьбе за существование, в борьбе за честь, свободу и хлеб такой творческой нации, как германская, ее народ вправе ожидать того уважения, которое безоговорочно оказывали менее значительным нациям. Земля должна быть свободна для обработки руками немецких крестьян. Только это одно даст возможность немецкому народу, сжатому в тесном пространстве, вздохнуть свободно. Но в результате этого произойдет и возникновение новой культурной эпохи — эпохи белого человека». Для торжества этой эпохи в мир вернулся даже забытый, но самый действенный символ — древняя свастика, солярный знак. Именно под свастикой ариев начнется возрождение справедливого мира, не под крестом (время его прошло), не под красным знаменем (оно несет только порабощение и смерть), а именно под свастикой — ради будущего белых людей и освобождения от власти евреев. Немцы уже потеряли в этой борьбе (имелась в виду Первая мировая война) два миллиона героев, и нужно, чтобы эта жертва не была напрасной.

«Вокруг

центра народной и расовой чести, — объяснял Розенберг, — должны сплотиться личности, вокруг того таинственного центра, который издавна оплодотворял ритм германского бытия и становления, когда Германия обращалась к нему. Это то благородство, та свобода мистической души, сознающей честь, невиданно широким потоком принесшей себя в жертву, перейдя границы Германии и не требуя никакого „заместительства“. Отдельная душа умирала за свободу и честь своего собственного возвышения, за свою народность. Эта жертва одна может определять ритм будущей жизни немецкого народа, культивировать новый тип немца. При строгом сознательном отборе теми, кто его изучил и жил им… Бога, которого мы почитаем, не было бы, если бы не было нашей души и нашей крови, — так звучало бы признание мастера Эккехарта для нашего времени. Поэтому делом нашей религии, нашего права, нашего государства является то, что защищает, укрепляет, облагораживает, осуществляет честь и свободу этой души и этой крови. Поэтому святыми местами являются все те, на которых немецкие герои умирали за эти идеи. Святыми являются те места, где надгробия и памятники напоминают о них. А святые дни — это те, в которые они когда-то боролись за нашу честь и свободу.

Святой час для немца наступит тогда, когда символ пробуждения и знамя со знаком возникающей жизни станет единственной господствующей верой в империи».

Евреям в этой империи будущего места он не находил. В 20-е годы, правда, он еще не призывал применять к ним полное уничтожение. Нет, он больше копался в метафизическом еврейском вопросе. «Еврейская религия, — отмечал Розенберг, — целиком ориентирована на земное. В мире она стоит особняком. Это чрезвычайно важный факт, о котором необходимо помнить постоянно. Ибо именно это исключительное положение объясняет, почему такая сомнительная нация, как евреи, пережила величайшие и знаменитейшие нации и будет существовать до самого конца света, когда час спасения пробьет для всего человечества… Среди евреев утверждение мира абсолютно свободно от всякой примеси его отрицания. Все другие народы, существовавшие ранее или существующие сейчас, имели в своих религиях эту примесь, для которой характерна идея иного бытия. Там, где жива вера в бессмертие, снова и снова возникает стремление к вечному и уход от временного, а вместе с этим и новое отрицание мира. В этом смысл нееврейских народов: они хранители мироотрицания, идеи грядущего, даже если они выражают ее самым неудачным способом. Поэтому тот или иной народ может незаметно исчезнуть, но суть его будет продолжена в потомках. Однако, если исчезнут евреи, то не останется больше ни одного народа, который будет с таким же высочайшим почтением хранить идею мироутверждения. Тогда наступит конец всему…

Еврею Вейнингеру его собственная нация кажется невидимой липкой паутиной из слизи, существующей с незапамятных времен и покрывающей всю землю. Этот экспансионизм, как он верно отмечает (но, конечно, не доказывает), есть главный компонент идеи и природы иудаизма. Это сразу становится очевидным, если рассматривать еврейский народ как воплощение идеи мироутверждения. Без этой идеи невозможна ни одна нация. Поэтому евреи как наиболее последовательные и жизнеспособные носители мироутверждения всегда находятся там, где другие народы несут в себе хотя бы крошечное стремление преодолеть мир.

Мир не мог бы существовать, если бы евреи жили сами по себе. Вот почему древнее пророчество утверждает, что конец мира наступит в тот день, когда евреи создадут свое государство в Палестине. Из всего вышесказанного следует, что иудаизм — это неотъемлемая часть организма человека, и евреи так же необходимы, как и бактерии. Тело человека включает в себя множество крошечных микроорганизмов, без которых он погиб бы, хотя они и паразитируют на нем. Аналогично, человечество нуждается в евреях для сохранения своей жизнеспособности до тех пор, пока не будет выполнена его земная миссия. Другими словами, мироутверждение, воплощенное в чистейшем виде в иудаизме, разрушительное само по себе, составляет одно из условий существования человека на земле. Таким образом, мы вынуждены терпеть евреев среди нас как необходимое зло на протяжении неизвестно скольких грядущих тысячелетий. Но подобно тому, как у тела может наступить задержка в росте, если бактерии размножатся сверх определенного полезного количества, так и наша нация постепенно поддастся духовной болезни, если в ней окажется слишком много евреев. Если они покинут нас совершенно (это цель сионизма, по крайней мере, по его утверждениям), то это будет для нас столь же губительно, как если бы они властвовали над нами. Миссия немецкого народа придет к своему концу, по моему глубокому убеждению, вместе с последним часом человечества. Но мы не сможем выполнить ее, если потеряем жизнеутверждение, которое несут евреи и без которого невозможна никакая жизнь. С другой стороны, если евреи и дальше будут продолжать душить нас, то мы никогда не сможем исполнить свою миссию — спасти человечество, — а скорее впадем в безумие, ибо мироутверждение в чистом виде, ничем не ограниченное стремление к праздному существованию, не служит никакой цели. Оно буквально ведет в пустоту, служит причиной краха не только иллюзорного земного мира, но и истинного духовного».

Вот ведь дилемма! И жить с евреями паскудно, бациллы они, и уничтожить нельзя — мир рухнет! Но это Розенберг писал в 1928 году. К началу Второй мировой войны он уже метафизически определился и определил судьбу для всех этих евреев: «Еврейский вопрос будет разрешен только тогда, когда на европейском континенте не останется ни одного еврея». Просто и со вкусом.

«Протоколы» отложили в его остзейской душе такой глубокий след, что позже, уже во время Второй мировой войны, Розенберг издал немало приказов именно по еврейскому

вопросу, стремясь, очевидно, избавить европейский континент от этого вредного народа. В период оккупации Франции, когда началось движение «Сопротивления», он распорядился по еврейскому вопросу так: «В связи с приказом фюрера о захвате еврейских культурных ценностей докладываю, что большое количество еврейских домов никем не контролируется. В результате большое количество мебели исчезло потому, что не были выставлены часовые. На всем Востоке администрация обнаружила жуткие условия в жилых квартирах, а возможность улучшения их столь ограниченна, что не стоит об этом говорить. Поэтому я прошу фюрера разрешить изъять все оборудование и всю мебель в домах евреев в Париже, всех тех евреев, которые убежали или которые собираются уехать, а также во всех домах евреев, которые живут в оккупированных районах Запада, для того чтобы восполнить недостаток мебели в восточных районах. Большое количество занимавших высокое положение евреев после короткого допроса в Париже было выпущено. Покушения на жизнь наших солдат не прекратились. Напротив, они продолжаются. Это показывает, что существует определенный план нарушить германо-французское сотрудничество, вынудить Германию отомстить и, таким образом, вызвать новую волну сопротивления во Франции против Германии. Я предлагаю фюреру вместо того, чтобы казнить сто французов, заменить их сотней еврейских банкиров, адвокатов и т. д. Именно евреи в Лондоне и Нью-Йорке подстрекают французских коммунистов совершать акты насилия, и было бы чрезвычайно справедливо, чтобы члены этой расы расплатились за это. Не рядовые евреи, а ведущие евреи во Франции должны за это ответить. Это приведет к тому, что начнутся антисемитские настроения».

Что же касается родины, лишившей его семьи и юности, о ее судьбе он всегда имел особое представление. «Имеются две противостоящие друг другу концепции германской политики на Востоке, — говорил он за день до начала войны с Советским Союзом, — традиционная и другая, выразителями которой мы, по моему мнению, должны быть, и в зависимости от решения, утвердительного или отрицательного, в отношении этой концепции будет определяться ход событий на ближайшие столетия. Одна точка зрения — Германия вступила в последний бой с большевизмом, и этот последний бой в области военной и политической нужно довести до конца; после этого наступит эпоха строительства заново всего русского хозяйства и союз с возрождающейся национальной Россией. Этот союз будет означать образование на все будущие времена континентального блока и будет неуязвим. Это было бы особенно удачным сочетанием потому, что Россия аграрная, а Германия — индустриальная страна, и поэтому они успешно могут противостоять капиталистическому миру. Это было обычным взглядом многих кругов до сих пор. Мне думается, я уже на протяжении 20 лет не скрываю, что являюсь противником этой идеологии… Сегодня же мы ищем не „крестового похода“ против большевизма только для того, чтобы освободить „бедных русских“ на все времена от этого большевизма, а для того, чтобы проводить германскую мировую политику и обезопасить Германскую империю. Мы хотим решить не только временную большевистскую проблему, но также те проблемы, которые выходят за рамки этого временного явления, как первоначальная сущность европейских исторических сил. Сообразно с этим, мы должны сегодня систематически сознавать наше будущее положение. Война с целью образования неделимой России поэтому исключена. Замена Сталина новым царем или выдвижение на этой территории какого-либо другого национального вождя — все это еще более мобилизовало бы все силы против нас.

Вместо этой, имеющей, правда, до сих пор распространение идеи единой России, выступает совершенно иная концепция восточного вопроса… Задачи нашей политики, как мне кажется, должны поэтому идти в том направлении, чтобы подхватить в умной и целеустремленной форме стремление к свободе всех этих народов и придать им определенные государственные формы, то есть органически выкроить из огромной территории Советского Союза государственные образования и восстановить их против Москвы, освободив тем самым Германскую империю на будущие века от восточной угрозы… Нет, однако, оснований к тому, чтобы это порабощение могло быть вечным божественным законом. Целью германской восточной политики по отношению к русским является то, чтобы эту первобытную Московию вернуть к старым традициям и повернуть лицом снова на восток. Сибирские пространства огромны и в центральной части плодородны. Многие революционеры, которые были сосланы русским царским правительством в Сибирь, были превосходными людьми.

Сибирские полки считались в русском государстве особенно хорошими. Даже если русских оттеснить от тех пространств, которые не принадлежат им, у них останется большее пространство, чем когда-либо было у любого европейского народа. Обеспечение продовольствием германского народа в течение этих лет несомненно будет главнейшим германским требованием на Востоке, южные области и Северный Кавказ должны будут послужить компенсацией в деле обеспечения продовольствием германского народа. Мы отнюдь не признаем себя обязанными за счет этих плодородных районов кормить также и русский народ. Мы знаем, что это жестокая необходимость, выходящая за пределы всяких чувств. Несомненно, будет необходима весьма широкая эвакуация, и русским, определенно, предстоит пережить очень тяжелые годы. Насколько нами еще должна быть оставлена промышленность (вагоностроительные заводы и т. д.), это будет решено позднее. Для германского государства и его будущего трактовка и проведение этой политики на собственной русской территории представляют собой огромные политические и отнюдь не негативные задачи, какими они, возможно, могут казаться, когда в них будут видеть только жестокую необходимость эвакуации.

Поворот русской динамики на восток является задачей, которая требует сильных характеров. Возможно, будущая Россия одобрит когда-нибудь это решение, конечно, не в ближайшие 30 лет, а лет 100 спустя, так как ведущаяся до настоящего времени борьба в течение последних 200 лет разрывала русскую душу… Если русские теперь будут изолированы от Запада, тогда они, возможно, вспомнят о своих первоначальных силах и о том пространстве, к которому они принадлежат. Возможно, по истечении столетий какой-либо историк будет трактовать это решение иначе, чем сегодня это кажется возможным для русского».