Все тайны Третьего Рейха
Шрифт:
Благодаря неистовому Лютеру, метавшему в черта чернильницу, все священные реликвии были упразднены. И о копье надолго забыли. Только в XIX веке, когда армия Наполеона вторглась на территорию Германии, о нем вспомнили. Тем более что Наполеон, питавший некоторые мистические чувства, очень интересовался священными реликвиями и мечтал стать обладателем Копья Императоров. Он считал, что это копье поможет ему завоевать весь мир. Но Наполеон копья так никогда и не увидел и в руках не держал. От греха подальше его срочно вывезли в Вену, а потом императору стало уже не до охоты за священными реликвиями. Сначала затяжная испанская кампания, затем разгром в России, ссылка на Эльбу, а потом и Ватерлоо и смерть на острове Святой Елены.
Копье так и осталось в Венском музее, теперь оно принадлежало Габсбургам. Чемберлен считал это величайшей
Чемберлен верил, что мощь Германии станет беспредельной, если копье снова окажется в городе Нюрнберге. Зондируя почву копья, Чемберлен не раз выезжал в Вену, где вел переговоры о демонстрации этого славного экспоната в Берлине, одновременно он внушал Вильгельму, что было бы неплохо получить копье в личную собственность. Но копье так и не перекочевало из Вены в Берлин, австрийский император не согласился. Потом были Первая мировая война, крушение идеалов, разруха, репарации, Баварская республика… И вдруг неожиданно Чемберлен увидел, что труды его были не напрасны. Случайно посетив родину Вагнера, он увидел там Гитлера. Этот светлый образ запечатлелся в памяти парализованного старика, и буквально на следующий день он написал будущему диктатору такие проникновенные слова: «Одним касанием вы преобразили состояние моей души. То, что в час глубочайшей необходимости Германия способна порождать таких, как Гитлер, доказывает ее жизнеспособность».
Скоро Чемберлена не стало. Случилась эта знаменательная встреча в 1923 году, предсказанном Гвидо фон Листом как год начала великого возрождения.
Часть вторая
Действующие лица и деяния
Идеалист Адольф Гитлер
Никакого Рейха, никакого немецкого возрождения, обратившегося в немецкое поражение, не было бы без Гитлера, который аккумулировал все вышеизложенные идеи и создал собственную идеологию — идеологию немецкого национал-социализма. Философом, конечно, Гитлер был никаким. Он замечательно увлекался чужими идеями, которые становились для него такими родными, точно он сам их выносил и родил, но — увы! — он был способен только достраивать и улучшать, что уже существовало, пусть высказанное нестройно и не доведенное до полного блеска. Да и не ставил он такой цели — создавать идеи, цель была проще — использовать чужие как собственные ради будущей великой Германии. Имелись у этого молодого лидера качества, которые не могли не выдвинуть его из круга единомышленников, — Гитлер искренне верил в такое возрождение нации и ради этого был готов заплатить своей жизнью. Как на фронте он был мужественным солдатом и честно исполнял свой долг, так и после войны продолжал свою великую войну. Другие смирились с поражением, успокоились, стали возвращаться в мирную жизнь, но этот путь не был путем Гитлера. Радости мирной жизни казались ему лишенными смысла. Вот уж действительно, как говорил Некрасов, «не может сын смотреть спокойно на горе матери родной, не будет гражданин достойный к отчизне холоден душой». Он и не был холоден.
Еще до войны эта любовь к немецкой родине вела его в стены Академии изящных искусств. Юный Гитлер собирался стать художником. Но эта мечта так и осталась мечтой. Венские профессора не нашли в нем искры таланта. Один из них, поглядев на работы Гитлера, сказал, что тому стоит учиться на архитектурном факультете, для будущего живописца это были слишком сухие работы. Он тяжело переживал крушение надежд. Правда, с мечтой о живописи покончено не было — будущий фюрер поселился в Вене и зарабатывал рисованием вывесок и объявлений. С деньгами у него было очень плохо, но он старался не быть в стороне от культурной жизни, так что покупал книги, ходил в театры, посещал музеи. Так однажды он и набрел на музей в Хоффбурге, где хранилось то самое копье, что безуспешно пытался вернуть Германии Чемберлен. Эта встреча произвела неизгладимое впечатление. Гитлер, скорее всего, уже знал его историю, так что, созерцая копье, способное полностью изменить судьбу, он застыл у витрины.
Рассказывают, что он пережил мистическое откровение, видел свет и слышал голос, обещавший ему великое будущее. Голос также требовал, чтобы он послужил своей немецкой родине. Гитлер мечтал обладать этим копьем, он желал получить власть и вернуть Германии ее славу. Но потом была война, которая завершилась совсем
«10 ноября, — рассказывал Гитлер в „Моей борьбе“ (книге, которую нужно не запрещать, а рекомендовать для прочтения, поскольку иначе не понять, что из себя представлял Гитлер, как формировалось его мировоззрение и что вело его к власти и созданию Рейха), — нас посетил пастор лазарета и устроил маленькую беседу с нами. Теперь мы узнали все.
Я тоже присутствовал при этой беседе, хотя находился в страшно возбужденном состоянии. Почтенный старик весь дрожал, когда он говорил нам, что дом Гогенцоллернов должен был сложить с себя корону, что отечество наше стало „республикой“ и что теперь нам остается только молить всевышнего, чтобы он ниспослал благословение на все эти перемены и чтобы он на будущие времена не оставил наш народ.
В конце речи он счел своей обязанностью — по-видимому, это была его внутренняя потребность, которую он не в силах был превозмочь, — сказать хоть несколько слов о заслугах императорского дома в Пруссии, Померании — да и во всей Германии. Тут он не смог удержаться и тихо заплакал.
В маленькой аудитории воцарилась глубокая тишина. Все были страшно огорчены и тронуты. Плакали, думается мне, все до единого человека. Оправившись, почтенный пастор продолжал. Теперь он должен нам сообщить, что войну мы вынуждены кончать, что мы потерпели окончательное поражение, что отечество наше вынуждено сдаться на милость победителей, что результат перемирия целиком будет зависеть от великодушия наших бывших противников, что мир не может быть иным как очень тяжелым и что, стало быть, и после заключения мира дорогому отечеству придется пройти через ряд самых тяжких испытаний. Тут я не выдержал. Я не мог оставаться в зале собрания ни одной минуты больше. В глазах опять потемнело, и я только ощупью смог пробраться в спальню и бросился на постель. Голова горела в огне. Я зарылся с головою в подушки и одеяла. Со дня смерти своей матери я не плакал до сих пор ни разу».
Именно в эти тяжелые для него дни Гитлер и понял, что если есть сила, способная спасти Германию, то эта сила находится внутри каждого немецкого сердца, это арийская воля к победе. Если эта воля вела Гитлера на протяжении четырех военных лет и уберегла от неприятельских пуль и снарядов, если она сохранила ему зрение, то, скорее всего, это все было ради какой-то высшей цели.
Какой?
Гитлер теперь это знал и видел совершенно ясно: он рожден в этом мире для того, чтобы принести Германии будущее и славу. Он должен спасти страну, которую уничтожают ее ненавистники. Гитлер почувствовал себя германским мессией.
Но куда он поведет народ?
Как?
Против чего?
Мысль была подобна озарению: «Теперь я только горько смеялся, вспоминая, как еще недавно я был озабочен своим собственным будущим. Да разве не смешно было теперь и думать о том, что я буду строить красивые здания на этой обесчещенной земле. В конце концов, я понял, что совершилось именно то, чего я так давно боялся, и поверить чему мешало только чувство. Император Вильгельм II, первый из немецких государей, протянул руку примирения вождям марксизма, не подозревая, что у негодяев не может быть чести. Уже держа руку императора в своей руке, они другой рукой нащупывали кинжал. Никакое примирение с евреями невозможно. С ними возможен только иной язык: либо — либо! Мое решение созрело. Я пришел к окончательному выводу, что должен заняться политикой».
Иными словами, если прежде (при победе Германии) солдат Гитлер мог вернуться к мирному занятию — рисованию и снова пытаться добиться признания, то теперь эта его страсть к живописи отошла на второй план. Ни творческая, ни военная карьера ему больше не грозили. Первая — потому как перестала быть делом жизни, вторая — потому как никакой армии в Германии не будет, оставался только один путь — бороться с обрушившимися на немецкую землю несчастьями. А это и был путь политика, точнее — революционера.