Все тайны Третьего Рейха
Шрифт:
«Давление границ и тесность пространства тяготеют над задыхающейся в тисках Внутренней Европой (Innereuropa), — писал он. — Это касается в первую очередь Внутренней Европы, потому что ни в каком другом месте Земли так остро не проявляется в проведении границ противоречие между научно мыслящим веком и антинаучными, алчными и пристрастными действиями. Разве кто-нибудь мог бы посчитать возможным еще на рубеже столетия, когда на всех языках было написано так много светлого о будущем человечества, что всего два десятилетия спустя государственные мужи, члены ученых академий и обществ, якобы мыслящие категориями крупного пространства народные лидеры окажутся готовыми провести границы государств и народов через большие города и их водонапорные башни и газовые фабрики, соорудить рубежи между рабочими и их каменноугольными шахтами, воздвигнуть там и сям барьеры между одинаково думающими, чувствующими и говорящими людьми. Именно мрачное предсказание заката изувеченной в таком ослеплении Европы (Abendland) должно вдвойне заставить нас со всей суровостью объяснить, что сделали сами ее жители для его возможного ускорения из-за бессмысленных границ и демаркационных линий. „Кто не сознает темноты, тот не станет
Понятно, почему такое обвинение в зреющем закате [Европы] вышло именно из духовной среды стомиллионного народа, который, к счастью или к сожалению, пожалуй, наиболее четко отразил эту фаустовскую черту характера, распространяя ее среди народов Земли в то время, когда он в том пространстве, где дышал, был невыносимо стеснен до минимальных пределов и поэтому первым в XX столетии глубоко в душе пережил возникающую у человечества нужду в границах на перенаселенной Земле. Были ли необходимы именно немецкому народу для воспитания у него чувства границы это страшное переживание, эта напряженность, побуждающая к восстановлению границ мирным путем при их добровольной либерализации или же к взрыву, — напряженность между идеалом беспредельности Вселенной, идеалом погруженного в самосозерцание „наднационального“, безразличного к пространству человека, и реальной жизнью великого народа Земли, больше всех сдавленного пространством в своем свободном развитии? Не была ли эта напряженность возможной только потому, что этот проникнутый духом Фауста народ достиг всех осуществимых духовных целей, подарил человечеству понятия и определения понятий, — только не в той правильной мере и в надежной форме разумной границы, ибо сам не знал, как ее найти? Но такую судьбу он разделил с двумя самыми гениальными народами планеты: с эллинами — носителями сухопутной и морской культуры бассейна Эгейского моря, и теми, кто населял индийское жизненное пространство между Гималаями и Индийским океаном, которые — как и немцы, были, видимо, духовно слишком мягкотелы, слишком аморфны, чтобы защитить и сохранить свою земную жизненную форму. Именно в этом они не преуспели: границы действительного, которые они полагали выдвинуть все дальше вовне, пока те не совпадут с границами человечества в метафизическом [то есть философском] смысле, затем — ибо сами не знали, как найти для этого меру, — проводились другими, причем весьма болезненно, ценой потери миллионов соплеменников и даже облика свободных, определяющих свое место в жизни народов…
Никто не знает сегодня, идет ли дело к новой, третьей империи, столь горячо и страстно желаемой и ожидаемой многими. Во всяком случае, тот хаос руин и мук, в котором мы ныне живем, не заслуживает названия империи: ведь от нее сохраняется лишь тень и апелляция о спасении права на жизнь. Ибо империя должна иметь границы, которые она способна защищать собственными силами!..Однако, чтобы третья империя стала когда-нибудь реальной в пространстве и во времени в Центральной Европе, необходимо постоянно поддерживать представление, идею о ней в убедительной форме и в наглядных установленных границах. Необходимы также, насколько возможно, обоснованное признание тех границ, которые были привнесены извне ее жизненной форме, будь то заимствованные у природы, будь то установленные в результате человеческой деятельности, расовой воли и силового произвола, и ясное осознание их изменяемости или постоянства. Ведь любая полезная и стабильная граница — это не только политическая граница, но и граница многих жизненных явлений, и она сама по себе становится еще одной жизненной формой, своим собственным ландшафтом со своими собственными условиями существования, более или менее широкой зоной боевых действий, предпольем; крайне редко граница является линией, как ее легко мог бы провести юрист, человек, имеющий дело с документами, однако ее отвергают природа и жизнь, в которых нет ничего более постоянного, чем борьба за существование в вечно меняющихся, непрерывно перемещающихся в пространстве формах. Арена этой борьбы — прежде всего граница, которая лишь цепенеет, будучи на самом деле мертвой и давно испытывающей действие сил, стремящихся устранить отмершее, а то, что еще полезно, использовать в новой жизни».
Версальский мир, следовательно, изменивший границы Германии, сделавший их мертвыми, посягнул также и на само существование и развитие этой страны. Да, такая идея Гитлеру не могла не понравиться.
Но, описывая европейские страны и их границы, Хаусхофер пришел к выводу, что на материке существуют два типа народов и два типа сознания, которые сложились из-за географического положения их земель: первые он назвал атлантическими, то есть прибрежными, вторые — континентальными. Пока существует равновесие между землями этих народов, существует мир. Стоит атлантическим странам присвоить себе куски континентальных земель или же наоборот — возникает напряженность, которая не может не завершиться войной.
«Провести четкую линию между анэйкуменойи эйкуменой на сушеудается лишь в отдельных местах, — пояснял он, — и убедительно не всегда здесь, так как и считающиеся незаселенными пространства почти повсюду проницаемы при огромной воле к жизни. Обозначенная линия для признаваемых незаселенными зон пунктирна, произвольна, и при этом все равно, будет ли такая попытка предпринята по отношению к подземной среде (chtonisch),то есть определяемой почвой, или по отношению к климатической (klimatisch),то есть определяемой осадками, нехваткой воды или ее избытком. Каждая раса,
Необычайно убедительное предостережение политической географии состоит в том, чтобы, принимая во внимание все отличительные особенности, искать компромиссы и, прежде всего, помогать находить их в практической политике — само собой разумеется, при самом благоприятном руководстве, обеспечивающем долговечность защищаемой этой границей собственной жизненной формы. При этом большая трудность в том, что как статика и динамика границы, так и ее психологическая и механическая констатациянаходятся в постоянном столкновении. Эмпирика границы раскрывает более безжалостно, чем теория, и „относительную ценность языковой границы как границы культуры“, ее необыкновенное различие — к примеру, между подобной валу языковой границей на Западе нашей собственной народной земли с „камнями, выпавшими из великой стены“, и взаимопроникновением германцев, славян и жителей Промежуточной Европы (Zwischeneurope) с их тремя большими, соприкасающимися языковыми образованиями на Востоке. Мы часто обнаруживаем, что общественные науки, поощряемые естественно лингвистикой, переоценивают языковую границу, и это, к нашему большому сожалению, привело, например, к насильственной эвакуации или вытеснению в чужеземные области дружественные малые народы, близкие по своей культурной воле к нашей культурной почве и нашему государству (вопрос о мазурах, родственно-дружественные немцам словенцы в Каринтии, навязывание польского литературного языка в Силезии; вопрос о венедах; фризах — как угнетенном меньшинстве и т. д.). Стало быть, единое стремление к жизненной форме, к реализации своей культурной силы и хозяйственных возможностей, своей личности в растущем жизненном пространстве показывает нам эмпирикукак решающий фактор для нации, охваченной желанием защищать границу».
К XX веку, утверждал Хаусхофер, «пустых» территорий больше не осталось. Поэтому «абсолютных границ больше нет ни на земле, ни на море, ни в ледяных пустынях полярных ландшафтов. Как раз в наше время взялись за раздел границ Арктики и Антарктики под нажимом англосаксов и Советского Союза. На планете больше нет „по man's land“ — „ничейной земли“. В этой констатации сразу обнаруживается масштаб проблемыпротиворечия между границей и анэйкуменой, значение признания того, что с быстро растущим оттеснением анэйкумены эйкуменой, с расширением пригодной для жизни земли и с увеличением плотности населения усиливается значение идеи о границе как плацдарме борьбы, как о непрерывно наступающем или отступающем замкнутом, но не сохраняющемся застывшим образовании! Пограничная борьба между жизненными формами на поверхности Земли становится при ее перенаселенности не мирной, а все более безжалостной, хотя и в более гладких формах».
Каким же образом, задавал он вопрос, России удалось за незначительный промежуток времени занять огромное пространство до Тихого океана и даже перейти на другую сторону океана, в Северную Америку, до самой бухты Сан-Франциско, откуда они были только позже вытеснены англосаксами?
«Решающим был все же тот факт, что продвигавшийся в Северную Азию русский не считал эти пространства незаселенными и поэтому проникал туда, в то время как другие крупные народы мира, в том числе восточноазиатские, с чьим жизненным пространством он скоро соприкоснулся, считали их непригодным для жизни, не имеющим ценности пространственным владением или даже придатком, примыкающим к враждебной для жизни северной полярной области. Таким образом русская экспансия в 1643 году приблизилась к последнему крупному резервату культурного пространства Земли — восточноазиатскому, который до этого из всех видов анэйкумены сохранялся как основательная область защиты: между полярной, пустынной, океанской, альпийской и тропической…
Лишь в конце XVIII века японцы ощутили приближающийся натиск и встретили его благодаря спешным северным экспедициям на Сахалин и в богатые рыбой участки в устье Амура под руководством Мамиа Ринзо и Могами Токунаи, которые впервые описал Западу Зибольд. Но затем инстинкт безопасности быстро подтолкнул их собраться с силами для ответного удара: в начале по договорам о совместном управлении с проницаемой северной анэйкуменой через Сахалин и Курилы, затем к разделу, при котором океанские Курильские острова отошли Японии, а близкий к континенту Сахалин — России. Наконец, дело дошло до военного столкновения, в результате которого прежде всего Южный Сахалин вновь оказался в восточноазиатских руках и русские были выброшены из коренных земель Маньчжурии. Прибрежная полоса у Тихого океана и земли севернее Амура остались в руках русских; тем самым Восточная Азия была вытеснена из северной анэйкумены, которую она с тех пор без устали стремится возвратить посредством переселения и экономической экспансии… Таково на сегодняшний день состояние еще находящегося sub judice вопроса об обеспечении линии защиты в североазиатской анэйкумене. Оно указывает, с учетом рассмотрения, по меньшей мере, всей предыстории вопроса, какой широкий процесс происходит в людях и народах в результате борьбы за расширение обжитого пространства Земли вокруг полюса, моря, степи, высокогорья, за раздвижение границ человечества, которая ведется одновременно с продвижением державного мышления в считавшиеся незаселенными области».
На границах всегда возникает борьба. Но нельзя их делить на хорошие и плохие. Хорошие потому лишь хорошие, что либо идут по морю, либо лежат на стыке с незаселенными и непригодными для проживания областями (на них просто нет претендентов). Но проходят века, и даже прежде негодные земли входят в обиход, то есть граница перестает быть хорошей границей: «Это касается и страдания нашей нации, чье жизненное пространство в меньшей степени, чем почти у всех других великих народов Земли, было защищено такими границами, что чем больше отсекались географические переходные зоны, чем больше отдельные естественно разделяющие линии включались в силовой, культурный и хозяйственный организм внутри-европейского перехода, тем дальше отдалялось оно от основ своего расового образования…