Все ураганы в лицо
Шрифт:
— Знаю, вас всюду спрашивают: когда же в Турцию придет Красная Армия, — сказал своим четким голосом Кемаль. — Мы с вами вынуждены оставить этот вопрос открытым. Но я, питая к вам безграничное доверие, хотел бы, чтобы вы познакомились с состоянием турецкой армии и сделали свои выводы, дали советы нашим военным. У нас — свое, и мы признательны России за помощь…
Они представляли разные системы. Кемаль был сыном своего класса, и социалистические идеалы не находили отклика в его сердце, но энергия Советского государства не могла не вдохновлять его. Он твердо заявил Фрунзе:
— Соглашение с Западом означает неизбежное закабаление Турции. Наша с вами встреча кладет конец всяким попыткам вбить клин между Советами и Турцией. Наше движение называют
С Мустафой Кемалем случилось то, что происходило с каждым, кто хоть раз соприкасался с Фрунзе: суровый турецкий генерал встретил не только умудренного политика, внешняя простота которого свидетельствовала о его высокой культуре, не только собрата по оружию, но и родственную душу. Перед Фрунзе хотелось раскрыться. Они говорили с жаром, словно школьные товарищи, съехавшиеся после долгой разлуки. Кемаль рассказывал о тех трудностях, с которыми ему приходится сталкиваться в самом правительстве, давал прямую характеристику каждому из своих соратников и каждому оппозиционеру. Очень тепло отзывался о некоем Осман-аге. Лаз по происхождению, Осман-ага одним из первых откликнулся на призыв Кемаля, сформировал партизанский отряд, который и сейчас ведет ожесточенную войну с греческими повстанцами, сорганизовавшимися в банды. Недавно Осман-ага произведен в чин командира полка. Да, борьба здесь очень часто принимает националистическую окраску или религиозную. Отсюда — греческие зверства, турецкие зверства. Например, армия греческого короля Константина XIII при оккупации Смирны и Смирненской области вырезала почти все мусульманское население. Турки, разумеется, тоже не остаются в долгу. Ему, Кемалю, приходится завидовать четкости политики Советского государства, так как в ней главный аспект — классовый, а национальный примыкает к нему.
— У нас сложностей тоже хватает, — сказал Фрунзе. — Все новое рождается в сложностях, в муках. Это, по-видимому, и придает ему прочность потом, когда оно найдет свои единственно возможные формы. Такова диалектика жизни.
Договор о дружбе и братстве был подписан. Михаил Васильевич по этому случаю выступил в меджлисе. Кемаль повесил у себя в кабинете большой портрет Фрунзе. В Москву послал телеграмму:
«Речь Фрунзе ничем не походила на искусственные, полные лжи и лицемерия речи представителей империалистического строя».
Чрезвычайная миссия была выполнена блестяще. За всю свою историю Турция еще не знала такого дипломата, как Фрунзе.
Михаил Васильевич и Кемаль простились. Оба знали: встретиться еще, может быть, и не доведется. Оттого была грусть. Так случается всегда, когда обретаешь друга и расстаешься с ним.
Каждый из них унес в себе ощущение чего-то очень значительного.
Здесь же, в Анкаре, Михаил Васильевич узнал о смерти писателя Короленко.
Пора домой! По тем же опасным горным тропам и ущельям, в том же самом седле… Прощайте, кипарисы Турции…
Двадцать первый год закончился.
БИТВЫ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ
Наркомом по военным и морским делам, а также председателем Реввоенсовета продолжал оставаться Троцкий. Он находился в Москве, Фрунзе — на Украине, но это не мешало Троцкому бдительно следить за каждым шагом Михаила Васильевича.
То, что все обстоит именно так, Фрунзе убедился вскоре после того, как вышел в свет журнал с его статьей «Единая военная доктрина и Красная Армия».
Он оставался ученым. К какой бы стороне действительности он ни прикасался, мозг начинал обобщать, находить закономерности. Умственная работа была функцией его существа, потребностью и жесточайшей необходимостью. Не мудрено, что любимым его афоризмом стали слова Декарта: «Я мыслю, следовательно, существую». Изначальный враг неорганизованности, Михаил Васильевич не терпел ее и в такой тонкой области, как мышление, страдал оттого,
Так, несмотря на все победы Красной Армии и огромный боевой опыт, накопленный ею, в среде специалистов из Генштаба до сих пор нет даже попыток осмыслить этот опыт, сделать выводы на потребу завтрашнего дня. Больше того: укоренилось пренебрежительное отношение к этому опыту. Для старых генштабистов даже само понятие военной доктрины является смутным и неопределенным. Они не в состоянии совлечь со своего духовного «я» одежды ветхого Адама, не могущего мыслить иначе, как в пределах узких рамок и привычных представлений буржуазного мировоззрения, пропитанного духом мещанской тупости и косности. По-видимому, следует им помочь стряхнуть с себя остатки старой рутины, разобраться во всей сложности происходящих вокруг явлений ломки старого мира, стать на точку зрения выдвигающихся на арену жизни новых общественных классов. Все обязаны уяснить очевидную истину: без глубокой разработки военно-теоретических взглядов невозможно по-настоящему укрепление военной мощи государства. Нужно уже сейчас определить характер общей, и в частности военной, политики, выработать и установить определенный план общегосударственной деятельности, учитывающий будущие столкновения и заранее обеспечивающий их удачу целесообразным использованием народной энергии.
Что такое единая военная доктрина? Это не что иное, как принятое в армии данного государства учение, устанавливающее характер строительства вооруженных сил страны, методы боевой подготовки войск, их вождение на основе господствующих в государстве взглядов на характер лежащих перед ним военных задач и способы их разрешения, вытекающие из классового существа государства и определяемые уровнем развития производительных сил страны…
Так думал Фрунзе. Он считал, что необходимо пересмотреть все вопросы военной науки и искусства под углом зрения пролетариата, установить основы пролетарского учения о войне. Единая доктрина обязана стать организующим моментом для армии. Все основные элементы ее уже даны в окружающей среде, и работа теоретической мысли должна заключаться в отыскании этих элементов, в сведении их в систему и в приведении их в соответствие с основными положениями военной науки и требованиями военного искусства.
В то время как в прежних войнах момент непосредственного руководства вождей отдельными частями боевого организма составлял обычное явление, теперь о таком руководстве не может быть и речи. Между тем единство, цельность и согласованность нужны сейчас более, чем когда-либо, так как театром военных действий теперь являются не узкоограниченные пространства, а громадные территории с десятками и сотнями миллионов жителей; технические средства борьбы бесконечно развиваются и усложняются, создавая все новые и новые категории специальностей, родов оружия…
Вернувшись из поездки в Турцию, он нашел у себя в кабинете на столе брошюрку Троцкого, своеобразную рецензию на «Единую доктрину», с претенциозным заглавием: «Военная доктрина или мнимо-военное доктринерство». Это был даже не вызов, тут была попытка ошельмовать Фрунзе, поставить его на место. «Выискался, дескать, мыслитель!» О каком военном опыте идет речь? Никакого опыта не было и нет. Гражданская война — сплошная военная неудача. Воевали вовсе не так, как хотел он, Троцкий, а вопреки его квалифицированным указаниям. Где тот опыт, о котором трубит Фрунзе? В области военного дела нет решительно ничего — пустое место. Все операции были проведены безграмотно, никаких успехов с точки зрения военного искусства Красная Армия не проявила. Что такое пролетарский командный состав? Скопище безграмотных неинтеллигентных людей, которые о военном искусстве не имеют и отдаленнейшего представления. Военной науки нет и не может быть, а потому к «теории войны, то есть практическому руководству», марксизм отношения не имеет. Марксизм не может научить плести лапти, марксизм нельзя «пущать к ветеринарии и к лаптям».