Все ураганы в лицо
Шрифт:
Как и ожидал Михаил Васильевич, краскомы поддержали его идеи о военно-политическом воспитании Красной Армии, о единой военной доктрине, о роли конницы на современном театре военных действий; а среди краскомов были прославленные фронтовики Котовский, Примаков, Юшков.
О необычном совещании в Харькове вскоре узнали все. И все разобрались, о чем шла речь. Мысль Фрунзе была предельно ясна: идеология рабочего класса, которая воплощена в Программе Коммунистической партии, составляет основу военной науки.
Поднялись комячейки Военной академии, направили в ЦК письмо, в котором сообщали о «мощи спецовской касты», об «усилении идеологического влияния спецов», о «насаждении спецов и лжеспецов»,
Дискуссия о «единой военной доктрине», открытая Фрунзе, вступила в новую фазу. Теперь она стала походить на жесточайший бой.
Михаил Васильевич приехал в Москву на съезд во всеоружии. Теоретические битвы требовали не меньше нравственных сил, чем схватки на передовой.
В президиуме Троцкий уселся рядом с Фрунзе. Вел себя экзальтированно: порывисто ерзал на стуле, беспрестанно подкладывал Михаилу Васильевичу записочки. Еще до начала совещания военных делегатов он старался выбить Фрунзе из колеи, запутать его. Ведь им предстояло схватиться на виду у людей, многоопытных в военном деле, а что за противник Фрунзе, Троцкий отлично знал. Он мешал слушать Ленина. Уткнувшись перьями бороды в ухо Михаила Васильевича, горячо шептал: «Вся речь Владимира Ильича бьет вас». «По-моему, она бьет вас», — отвечал Фрунзе. Он крепился. Троцкий гипнотизировал его козьим взглядом. Снова шептал что-то об ошибочной позиции, занятой-де украинским совещанием командного состава.
С самого начала Троцкий восстал против созыва совещания военных делегатов съезда (а их было семьдесят два). Он пытался доказать членам ЦК, что говорить, собственно, не о чем. Единая военная доктрина? Измышление Фрунзе. Военная наука? Вздор. О каком укреплении Красной Армии может идти речь? Разве армия не крепка? У нас нет времени заводить дискуссии о какой-то там военной доктрине. Все сие от лукавого.
Но Фрунзе, Гусев, Ворошилов, Бубнов, Тухачевский и другие оказались настойчивыми: дискуссия необходима! Был созван специальный пленум, и он решил, вопреки Троцкому, совещание военных делегатов провести. Троцкий пожал плечами: вынужден подчиниться воле большинства. Глупо-с…
Военные делегаты собрались в отдельном зале. Атмосфера была настороженной. Все уже знали о предполагаемом диспуте между наркомом и командующим вооруженными силами Украины и Крыма. Но здесь, на партийном съезде, где собрались ленинцы, Троцкий чувствовал себя не совсем уютно. Такую аудиторию трудно повести за собой. Рядом с Фрунзе — Ворошилов, Гусев…
Троцкий должен был выступать первым, Фрунзе считался содокладчиком, и, таким образом, последнее слово оставалось за ним.
Существует особая романтика собраний, съездов, заседаний, совещаний, не всегда попятная непосвященному. Но именно на собраниях обнажаются умы и кипят страсти, именно здесь происходит утечка здоровья, бесконтрольная трата нервов, духовных сил. Как любил говорить Михаилу Васильевичу Валериан Куйбышев: «Сперва было собрание. А на нем уж постановили сотворить мир». Кстати, на съезде встретились с Валерианом Владимировичем. Он с головой ушел в экономику, как член президиума ВСНХ занимается «Автономно-индустриальной колонией Кузбасс», электрификацией и другими народнохозяйственными делами. Съезд избрал его членом ЦК.
Фрунзе прекрасно понимал состояние Троцкого. Сейчас перед такой аудиторией он постарается уйти от основного, уклониться от обсуждения главной темы, свести все на нет, увильнуть от прямого ответа, изобразить из себя борца за перестройку Красной Армии. Споры, мол, спорами, но они носят частный характер. Нарком ведь тоже может в чем-то ошибаться. Но Фрунзе и его единомышленникам нужно было во что бы то ни стало именно сейчас, на съезде, изобличить Троцкого, указать
Троцкий был запальчив, самолюбив, и это Фрунзе тоже хорошо знал. Михаил Васильевич за последние годы прошел превосходную дипломатическую школу. «Хороший дипломат должен обладать проницательностью, которая поможет ему разгадывать мысли собеседника и по малейшим движениям его лица судить о его чувствах», — гласит одно из старых правил дипломатической службы. А движения лица Троцкого свидетельствовали о том, что он трусит и собирается увильнуть. Потому-то при первом же разговоре с Троцким в кулуарах Михаил Васильевич заявил, что отметает все его обвинения в адрес украинского совещания. Утверждения Троцкого по военным вопросам объективно неверны, а психологически по своим последствиям просто вредны. Именно об этом он и собирается говорить с трибуны съезда, чтобы раз и навсегда отбить охоту у кого бы то ни было порочить Красную Армию.
— Значит, вы намерены выступить против меня?
— Против вашей вредной концепции.
— Ну что ж, в таком случае я вынужден буду первым перейти в наступление. Спасибо, что предупредили. Держитесь!
С трибуны Троцкий говорил директивным тоном, не допускающим возражений, повторял свой избитый афоризм насчет лаптей и марксизма, обвинял Фрунзе в идеализации прошлого Красной Армии, «разоблачая» Фрунзе «в невежестве», преклонялся перед позиционными формами борьбы и отрицал необходимость наступательных действий, маневренных форм борьбы, отрицал необходимость руководящей роли партии в армии: дескать, в гражданской войне Красной Армией руководила не партия, а офицеры старой армии.
Слушали его холодно, хмуро. Все ждали выступления Фрунзе. И он сказал то, что от него надеялись услышать:
— Мне кажется, что Троцкий в области недостатков чересчур перегибает палку в другую сторону. По его словам, выходит так, как будто мы ничего решительно в области военного дела особенного не сделали, что, с точки зрения правильности наших операций, у нас дело было из рук вон плохо, что никаких особенных успехов, с точки зрения военного искусства, мы не имели, не показали, не проявили. Я полагаю, что эти утверждения прежде всего объективно неверны, а психологически по своим последствиям просто вредны. Уж если говорить объективно, то гораздо лучше идеализировать наш прежний опыт, чем его недооценивать… Нет ничего вреднее, как становиться на точку зрения умаления заслуг коммунистических элементов внутри армии, умаления заслуг того командного состава, который, безусловно, вынес, и вынес с честью, тяжесть борьбы на своих плечах. Коммунистическая партия и рабочий класс держали и держат армию крепко в своих руках…
Он показал все убожество и вредность теоретических измышлений Троцкого. Троцкий — не только дилетант в военном деле, он просто-напросто не занимается укреплением армии: осмысления опыта Красной Армии и армий империалистических нет и в помине, отсутствуют новые уставы. И Троцкому до этого нет никакого дела.
И перед всеми Троцкий предстал в своем истинном виде: как фигура ненужная в армии и даже враждебная ей. Оставлять такого во главе Вооруженных Сил нельзя.
И еще поняли: есть другая фигура, пожалуй, самая крупная в армии, человек, обладающий исключительной ясностью ума, теоретик и практик военного дела — Михаил Фрунзе, революционный полководец, с исключительной широтой, прозорливостью, решительностью и твердостью проведший крупнейшие операции гражданской войны, полководец без поражений. За короткий срок армию Украины и Крыма он сделал образцовой, успел поставить боевую и политическую подготовку войск на твердую основу, создал новые уставы.