Все впереди
Шрифт:
Позже, когда мы поднимались по склону холма к дому, Сэра сказала:
— Амбар выглядит великолепно. Анна совершила чудо. Он набит всякой всячиной, но все, что она сделала своими руками, замечательно.
— Да, — пробормотала я, теплее запахиваясь в стеганое пальто, почувствовав внезапно, что стало очень холодно.
— Ты знаешь, Мэл, она очень хорошенькая, с этими ее светлыми волосами и нежными карими глазами. Очень привлекательна. Но она может быть абсолютно сногсшибательной, если как следует сделает макияж, особенно подведет глаза.
— Я поняла, что ты имеешь в виду, Сэра. Но я не думаю, что она хоть сколько-нибудь придает значение тому, как она выглядит.
— Стимула нет, ты это имеешь в виду?
Я покачала головой.
— Нет, я не это имела в виду. — Я слегка задумалась, а затем в конце концов сказала: — Я думаю, Анна счастлива одна. И довольна, как она теперь выглядит. Здоровая, полная жизненных сил, без фингалов под глазом и без ссадин. У нее и в самом деле был печальный опыт с тем парнем, с которым она жила раньше, перед тем как переехала сюда. И, я думаю, она давно отказалась от общения с мужчинами. Он ее постоянно избивал. Он был крайне злобным, в самом деле, и она правильно сделала, что тогда от него сбежала.
— Я вспоминаю, что ты рассказывала мне об этом в свое время. Знаешь, я полагаю, что лучше жить одной, без мужчин, чем… — Она замолчала и поглядела на меня. Она выглядела испуганной, затем она схватила меня за руку. — Прости меня, Мэл, я такая безмозглая.
Я повернулась к ней, обняла ее и прижала к себе.
— Ты не можешь без конца продолжать следить за каждым своим словом, Сэш. У жизни свои законы, я это очень хорошо сознаю.
— Я бы все отдала, чтобы ты почувствовала себя хоть немножечко лучше, — пробормотала она, — все что угодно, Мэл, все.
Она стояла, глядя на меня; ее темные глаза стали влажными, блестящими от волнения. Она была такой хорошей подругой, так любила меня.
— Я знаю, что ты бы все сделала, Сэра, дорогая, и когда ты рядом, мне легче, — ответила я.
Я хотела ее ободрить и таким образом уменьшить ее беспокойство обо мне.
Тишина в доме была такой острой, что казалась осязаемой.
Я стояла посреди длинного коридора, прислушиваясь к тишине, давая ей проникнуть в меня, и начинала себя чувствовать менее подавленной, чем всегда.
Невыразимая печаль поселилась в моем сердце, но внезапно я почувствовала себя странно успокоенной.
Без сомнения, причиной этого был сам дом.
Он всегда был спокойным местом, мирным, добрым, обволакивающим мою семью и меня своим любовным объятием. С самого первого раза, когда я его увидела, я подумала о нем как о живом существе, а не как о строении. И я никогда не могла поверить, что мы сами нашли этот дом, — скорее он сам поманил нас к себе, повлек нас, потому что хотел, чтобы мы его заняли, полюбили и вернули ему жизнь.
И на какое-то время мы выполнили его желание.
В нем смеялись мои дети, бегали по его извилистым коридорам и играли в его
Я ходила из комнаты в комнату, осматривала все в последний раз перед тем, как запереть входную дверь и погасить везде свет. Потом я медленно поднялась по лестнице в мою гостиную.
Когда я отворила дверь и вошла, я увидела, что в комнате царит полумрак и она полна теней. За последний час, прошедший с отъезда Сэры, на улице заметно стемнело. Но в камине трещали и вспыхивали дрова, рассыпая кругом искры, и в комнате было приятно тепло в эту морозную ночь.
Я зажгла лампу и разделась, надела ночную рубашку и халат.
Налив себе водки, я села перед написанными мною портретами близнецов и долго их изучала. Мне действительно удалось передать на холсте их образы; работа мне нравилась.
Затем мой взгляд остановился на портрете Эндрю, висящем над камином. Он был не столь хорош, как портрет близнецов, но я ухватила сходство и замечательно передала его необыкновенные голубые глаза. Они были совершенно такие же, как в жизни.
Я допила, налила еще, наклонилась над стаканом, а затем одним духом осушила его.
Встав, я пошла в ванную комнату, открыла краны и стала напускать ванну. Когда она наполнилась, я сняла халат, бросила его на табурет и подошла к ванне.
Мой чертежный скальпель был здесь, я его положила сюда раньше; лезвие его находилось в пластиковом футляре. Лезвие было острым, очень острым. Я знала это. Я использовала его для разрезания толстой бумаги, обрезки краев рисунков и резки холста. Он годится для такой работы.
Я где-то вычитала, что это безболезненный способ умереть; если только, конечно, смерть может быть безболезненной. Нужно лечь в ванну с теплой водой, разрезать оба запястья и тихо истекать кровью, пока не потеряешь сознание, пока не придет смерть. Безболезненно.
Взяв в руки скальпель, я рассмотрела его, перед тем как залезть в воду. Затем я положила его на край ванны и взялась за подол ночной рубашки, чтобы снять ее.
Когда я начала ее стягивать через голову, то услышала очень слабый звук. Это был смех. Кто-то смеялся в соседней комнате. Я была так напугана, что буквально окаменела на месте. Наконец я снова опустила подол ночной рубашки.
Я вышла в гостиную.
Посредине ее стояла Лисса в ночной рубашке.
— Мама! Мама! — закричала она и снова звонко рассмеялась. Это был тот самый смех, который я услышала из ванной комнаты минуту назад.
— Лисса! — я шагнула вперед.
Она засмеялась и побежала прочь в коридор.
Я устремилась за ней, зовя по имени, крича ей, чтобы она остановилась, вернулась назад, и бежала вслед за ней вниз по лестнице и по коридору к выходу и в кухню. Она распахнула заднюю дверь кухни и выбежала на снег, смеясь и зовя меня.