Все-все-все и Мураками
Шрифт:
Турбас протянул девушке руку.
— Откуда ты знаешь, куда мне? — спросил он.
— Нам нужно к свету, — сказала она и подтянула его к себе.
Турбас почувствовал, что он поднялся в воздух и парит теперь рядом с девушкой.
— Ты
— Не бойся ничего, летим.
Они поднимались выше и выше. Турбас увидел макушки елок, лес стал совсем игрушечным, маленьким-премаленьким.
— Ты уже привык?
— Это совсем не трудно и не страшно, — сказал Турбас.
Девушка отпустила его руку.
— Лети за мной, не отставай.
Она резко, как подбитая птица, ринулась вниз. Турбас — за ней. Макушки елок, земля — совсем близко! Пустое черное отверстие — мимо, отверстие с лучом! Один миг. Они оказались в голубом потоке и пролетели внутрь.
Турбас почувствовал, что полет его замедлился, и на мгновение ощутил себя не летящим, а как бы плывущим в непонятном прозрачном эфире вниз, но это было всего мгновение. Вот он уже с бешеной скоростью несся вверх, навстречу необыкновенному лучезарному сиянию. Свет!
Турбас несся к сиянию, ему было радостно и хорошо.
— Где ты?! — крикнул он прозрачной девушке. Он не видел ее.
— Лети вперед! — раздался голос сзади. — Лети, мы еще увидимся. До свидания!
Дези плакала. Я не плакала. Ком в горле стоял. Полюшко сидел молча.
— Как ты это все написал! — сказала тетя Дези. — Скажи, Даня, теперь ему хорошо?
— Да.
— Он сильно страдал?
— Он отчаялся и заблудился.
— А кто была эта прозрачная девушка?
У меня мурашки по коже заходили.
Говорить ничего не хотелось. Почему-то меня очень волновал ответ Полюшка.
Я точно теперь ощущала, что это про меня. В общем, я очень напряглась и посмотрела на Полюшко.
Он это как будто почувствовал и, глядя на меня, произнес:
— Это добрый ангел, который помогает заблудшим душам найти путь. Я написал этот текст… все оказалось сложнее… голос мой провидческий и нам не дано предугадать…
— Ты меня успокоил, деточка, — обратилась Дези к Полюшко. — Теперь одно меня волнует, как бы мне туда тоже попасть. Я совсем без Бори не могу, я скучаю. Если бы Пер Гюнт умер, я думаю, Сольвейг пошла бы к нему. Тут
Полюшко почему-то вопросительно посмотрел на меня.
Я кивнула.
— Даня, а откуда ты знал, что Борюшку Турбасом называли?
— Мне Виолетта рассказывала.
— Это Штальд придумал. ТУРин-Борис-Александрович-Сам. Характер у него такой был общительный, живой. К людям по-особенному относился. Объяснял, разъяснял, но не менторским тоном, не навязывал, говорил: «Я советы на веревочку повешу, надо будет — возьмете…»
— Нам пора, еще заедем, — сказал Полюшко.
Мне почему-то стало приятно, что он во множественном числе сказал. Мы вышли от тети Дези в каком-то лирическом настроении.
— Даниил, ты Шуберта любишь?
— Да, особенно «Зимний путь». У меня даже стихотворение есть, в юности написал:
Как грустен «Зимний путь»
И как прекрасен Шуберт
Душа поет: то у «Ручья»,
То флюгером кружится
В «Сне весеннем»,
То «Почтою» несется с донесением
Я с тобой, в пути
Зимы не чувствую пока,
Но Леты вижу берега.
Я весь с тобой в «Блуждании огонька».
— Я тоже очень его люблю. Когда у меня хорошее настроение, почему-то именно он звучит в голове. Тут недавно с Митькой спорили про романтизм и барокко. Я барокко защищала, а на самом деле романтизм больше люблю. Вот ведь как бывает. Тебе кажется, что ты одно любишь, а на самом деле — совершенно противоположное…
— Да, так бывает… и в искусстве, и в жизни…
Мы сели в троллейбус. Бульвар висел в синих сумерках. Красиво. Весной особенный синий цвет вечером — такой таинственный. Как на театральных декорациях Головина или, скорее, Сомова.
В троллейбусе было мало народу.
Это был тот же троллейбус с рекламой. В третий раз.
— Даниил, посмотри, какая странная реклама.
— А что в ней странного?
— Маршрут и, самое главное, название фирмы.
— Что странного в названии?
— Там написано: «Турбас» и телефон.
— Это обыкновенная мистическая подсказка, не вижу ничего странного.
— Я еще не привыкла к обыкновенным мистическим подсказкам, у меня это только недавно началось, не могу во вкус войти, все меня удивляет. Как это надо понимать?
— Надо в контексте рассматривать.
— А как это значит нужно рассматривать?
— Пока не знаю. Запиши телефон.
— Что его записывать? Там одна четверка впереди, остальные — единицы.
— В сумме значит десять.
— И что это значит?
— Десять — это число свершения.
— И?
— Будем ждать.
— Свершения чего? Мне что-то не по себе.
— Ничего не бойся, ты засиделась, отчаялась и перестала верить.
— Дай мне руку, я еще не умею летать.
— Это совсем не страшно, привыкнешь, — сказал он и взял меня за руку.
Мы ехали в вечернем троллейбусе и держались за руки. Мне было хорошо и спокойно. Прямо как Турбасу, когда он с прозрачной девушкой летал.
Дома Митька сидел в компьютерной паутине, наверное, как я ушла, сразу туда и забрался, ему там тоже было хорошо и спокойно.