Все зеркало

Сборник

Не знаю, сколько времени занял у нас обратный путь. Иногда мне казалось, что прошла вечность. Иногда мнила себя Сизифом в женской реинкарнации. Обречённым волочь по туннелям и коридорам свой камень, которому пыхтящее за спиной кошмарное чёрное божество ещё и придало прямоугольную форму – в знак особой издёвки.

– Жрать хочешь? – подбадривало меня божество, когда я падала, выбившись из сил. – Хочешь, да? Молодец. А жрать у нас нечего. Так что, впрягайся если не желаешь с голоду околеть.

– Сам впрягайся.

– Даже не надейся. Моё дело – ползти.

Последний

коридор в отличие от собратьев шёл под уклон резко вниз. Сундук поехал по нему сам по себе, мы с ЧЧ покатились за ним. Затем разогнавшийся сундук высадил собой завершающую коридор деревянную дверь и с грохотом рухнул вниз. Я умудрилась удержаться за дверной косяк и застрять в проёме, но ЧЧ вмазался в меня, выдавил и мы полетели за сундуком вслед.

– С приземлением, – поздравил он, когда боль в левом боку меня отпустила, а поток матерной брани на языке иссяк. – Узнаёшь знакомые места?

Я выдала ему новую порцию нецензурщины и, наконец, огляделась. Мы лежали на полу той самой церквушки, из которой начинали путь. Сундук стоял на боку метрах в десяти поодаль. Крышка его от удара о каменный пол распахнулась настежь.

– Чего валяешься? – бесстрастно осведомился ЧЧ. – Сползай посмотри, что внутри.

– Сам сползай.

– Не могу. Я, кажется, сломал вторую ногу. Ничего, зато теперь симметрично.

Я послала его по матери, поднялась, охая, на карачки, затем кое-как на ноги и похромала к сундуку. С полминуты отупело смотрела на его содержимое. Затем меня прошиб безудержный смех. Я хохотала – истерически, безудержно, непрерывно и никак не могла остановиться.

– Всё? – участливо поинтересовался ЧЧ, когда запасы хохота во мне наконец сошли на нет. – Ну и что там? Мне расскажешь? Я тоже хочу посмеяться.

– Что-что, – выдавила я из себя. – Больше всего это похоже на окаменелое дерьмо. Здоровенная такая куча дерьма. Только не пойму, чьё оно.

ЧЧ, извиваясь на полу, подполз, обогнул сундук и заглянул вовнутрь.

– Человечье, – убеждённо прокомментировал он. – Это призраки. Они нагадили, больше некому.

– Отлично, – я поаплодировала. – Что дальше?

– Дальше нужно добраться до джипа. Сундук забираем с собой, в Акапулько он нам пригодится. Дерьмо только надо вытрясти.

– В каком ещё Акапулько? – ошеломлённо переспросила я. – И кому это «нам»?

ЧЧ укоризненно помотал головой и сплюнул кровью на камни.

– Нам с тобой, дурында, – незлобиво поведал он. – Акапулько – для тех, у кого географический кретинизм – это в Мексике. А сокровища майя, по слухам, ничем не беднее здешних. Заодно и интервью возьмёшь, по дороге.

Я едва удержалась от желания плюнуть в его бесстыжую черномазую морду.

– Думаешь, мне маловато? И я с тобой поеду ещё куда-нибудь, кретин?

– Ну конечно, поедешь.

В этот момент я осознала, что он прав. И что я поеду – неважно куда, в Акапулько или в Жмеринку. А интервью… да чёрт с ним, в конце концов.

Олег Титов

Пятнадцатое воспоминание Тиры Двезеле

На что вы готовы пойти ради воспоминаний?

Говорят, что

возможности человеческой памяти безграничны. Это не так. Механизмы внутри нашего мозга можно сравнить с алгоритмами сжатия фильмов. Можно сохранить идеальную четкость, и тогда фильм будет занимать очень много места. Можно сократить его в десять раз и все еще получить отличную картинку. Если ужать его до одной сотой от оригинального размера, то картинка будет уже довольно плохой, но все еще различимой. А вот видеофайл, ужатый в тысячу раз, можно смело выбрасывать.

Так выхолащивается память. Уменьшается разрешение. Исчезает цвет. Остаются отдельные фрагменты, скриншоты, названия. Имена.

Когда все это делает человеческий мозг, он не особо интересуется мнением своего хозяина о том, что хранить, а что - выкинуть.

Но если его хозяин – не совсем человек, то и память его работает не совсем так.

Или совсем не так.

Первым воспоминанием Тиры Двезеле стало ее собственное лицо.

Желтоватые глаза, смотрящие в разные стороны – один прямо, второй едва не вылезает на висок. Нос, настолько большой и крючковатый, что образует почти полный полукруг. Асимметричный рот с торчащими лопатами зубов, неспособный полностью сомкнуться. Бугрящиеся скулы, иссушенная пятнистая кожа. Копна длинных рыжих нечесаных волос.

Это воспоминание никогда не вызывало у Тиры дискомфорта. В этот момент она еще не понимала, что красиво, а что – нет. У нее даже не было имени. Она только знала, что перед ней ее собственное отражение.

Тира Двезеле была создана для съемок фантастического триллера. В то время считалось модным использовать в фильмах творения робототехники и генной инженерии вместо спецэффектов. Таким образом достигался максимальный реализм – ведь все монстры и роботы в фильме действительно были настоящими. И тех, и других затем разбирали на винтики. Человечество не очень рефлексировало по поводу бездушных марионеток.

Персонажа Тиры, одного из главных монстров, было очень тяжело убить по причине огромной скорости регенерации. Для этого в ее геном внесли соответствующие изменения, которые, как затем выяснилось, повлияли на искусственный мозг, каким-то образом запустив процесс самоосознания.

Биоконструкторам, естественно, влетело. Но было поздно. Тира Двезеле стала полноправным разумным существом.

Сценарий переработали, и персонажа Тиры оттуда убрали. Однако она успела прочесть свою роль. В качестве своего имени она взяла оттуда последние слова. Редкое свойство, характеризующее главного героя.

Ей показалось, что это будет хорошее имя.

Вторым воспоминанием Тиры Двезеле стал мир.

Первые дни после самоосознания были наполнены суетой. Постоянными перемещениями и действиями, навязанными разными людьми. Ее подвергали проверкам, тестам, анализам, в ее присутствии проходили обсуждения и споры. Все это происходило в разных местах, и ее постоянно возили по всему городу, и даже иногда между городами.

Единственное, что ее в это время интересовало, находилось по ту сторону автомобильного стекла.