Все женщины — химеры
Шрифт:
Он хмыкнул:
— А мы аристократы?
— Точно, — заверил я. — Ровно настолько, насколько потянем.
Он так же неспешно натянул поверх этого нижнего белья повседневную одежду, по лицу пробежала гримаска, после той нежной прохлады эта кажется тяжелой и грубой.
— Ее и не чувствуешь, — сказал в недоумении. — А ты уверен…
— Уверен, — сказал я, — давай в седло, и поехали. Мир, затаив дыхание, следит за нами.
Он лихо вспрыгнул в седло, не касаясь стремян, конь с удовольствием сразу пошел лихим
Я поспешил следом, ворча про себя, что какая-то планета неровная: под копытами то вверх, то вниз, тропа либо вилюжит, либо несется вскачь и с разбега прыгает через бурный ручей, но через сотню шагов, опомнившись, бежит обратно и перепрыгивает в другом месте.
Копыта только что стучали по камням, а теперь расплескивают болотную жижу, над головой то три солнца, то две луны, то густые ветки таких деревьев, что уже и не веришь в какое-то вообще небо, а не то что в ясное.
Мы избегали людных дорог, все-таки уже двигаемся по королевству Уламрия, хотя простые крестьяне вряд ли даже знают что-то о королевстве, для них все королевство и вся власть — местный феодал.
То, что нас могут видеть, когда сворачиваем с дороги, Фицроя не тревожит: мало ли какие у нас тайны, не обязательно же разбойники, может быть, к чужим женам едем? Тем более такие нарядные…
Далеко за деревьями раздался дикий крик. Мне показалось, что кричит даже не животное, а разъяренный камень размером со скалу. Мрачная угроза всему живому, жажда поквитаться с отвратительной биологической формой жизни, что каким-то чудом или нелепой случайностью взяла верх над более совершенной кремниевой…
Фицрой зябко передернул плечами.
— Ну и твари…
— Мне кажется, — сказал я, — там вообще одна тварь.
Он поморщился.
— Мне тоже, но так еще страшнее.
— Когда одна?
— А тебе нет?
Крик прогремел совсем близко, на этот раз настолько громко, что у меня зазвенело в ушах. Фицрой пошатнулся и ухватился за луку седла.
— Это рана, — сказал он высокомерно. — Видать, я в самом деле потерял много крови.
— Точно, — согласился я, — потому объедем. Не желаю встречаться с такими крикливыми.
Он криво ухмыльнулся:
— Недостаточно музыкально?.. Как скажешь. Только потому, что ты так хочешь.
Я открыл рот, но на землю пала странная тень, словно дергающаяся рябь, торопливо вскинул голову и едва успел отпрыгнуть от чего-то падающего мне прямо на голову.
На землю тяжело плюхнулась мертвая птица, если не ошибаюсь, ворона. Почти сразу в двух шагах ударилась еще одна, да с таким стуком, словно каменная, хотя перья от удара полетели во все стороны.
Фицрой крикнул:
— Сюда!
Я пустил коня к нему под дерево, а на поляну продолжали падать мертвые птицы. Некоторые застревали в ветвях, я слышал их треск, другие проламывались до самой земли, но вблизи ствола чисто, здесь самые толстые
Синевато-оранжевая трава покрылась выпавшими перьями и птичьими трупами. Кроме ворон еще и всякая мелочь, но ворон больше всего, зловещий крик настиг целую стаю.
Фицрой потрепал коня по холке, сам с трудом перевел дух.
— Пронесло…
— Это пронесло?
— Да, — ответил он. — Кто-то орет просто так. Для удовольствия. Или прочищает глотку.
— Скорее, — предположил я, — защищает свой кормовой участок.
— Думаешь, кормится воронами?
— Вообще свою территорию, — пояснил я. — Потому давай сперва взад, а потом крюк…
— Давай, — согласился он. — Перед человеком я бы постыдился отступать, а перед каким-то крикуном в ночи…
— Это была самка, — предположил я.
— Да, — поддержал он охотно, — они крикливее. Да перед самкой и отступить не стыдно, как думаешь?
— Конечно, — согласился я. — Они не соперники. Мы им уступаем для того, чтоб их унизить. Показать им наше превосходство.
Он посмотрел на меня с такой благодарностью, что мне даже стало неловко за свой умело подвешенный язык и насобаченность в жонглировании доводами.
— Что-то не нравится, — сказал он, — переть вот так в ночи… Вон там поляна, остановимся до рассвета?
— Выбирай место, — ответил я. — Я бы вообще остановился и не двигался, как вон те деревья.
Он посмотрел на деревья, еще раз посмотрел, голос его прозвучал очень настороженно:
— Лучше проедем дальше. Эти деревья как раз ночью и двигаются.
— Что?.. Деревья?
Он кивнул.
— Медленно, но если заснешь под ним, то корни вылезут из-под земли и спеленают достаточно крепко, чтобы утащить поглубже. Так что давай вперед, я скажу, где переждем ночь…
Вообще не представляю, как бы ехал по чужим средневековым дорогам без такого напарника, который знает здесь все настолько, словно с лупой в руках прополз все королевство вдоль и поперек.
Правда, был момент, когда и я почти что блеснул, наши кони пошли по лесной дороге, хотя достаточно широкой и проходимой для повозки, и я вдруг ощутил странное чувство неуверенности и даже ошибочности того, что делаем.
Фицрой проехал вперед, но меня нет рядом, обернулся.
— Ну что там?
Я покинул седло, прошелся вдоль дороги. Фицрой повернул коня и смотрел, как я присел и щупаю кончиками пальцев землю.
— Да что там?
Я сосредоточился, покряхтел, очень неуверенный, что не сяду в лужу, Фицрой поглядывает с интересом, ждет откровений.
— Его провезли, — проговорил я не совсем уверенно, — не по этой дороге. След свежий, но я не чувствую Рундельштотта.
Он хохотнул:
— Что, старик настолько вонюч?.. Ладно-ладно, но он что, хлебные крошки бросал? Так их муравьи растащат еще до того, как птицы склюют…