Всеблагое электричество
Шрифт:
Из общего ряда выбивалась лишь махина фонографа в дальнем углу. В камере он казался совершенно неуместным.
Какое-то время я щурился, разглядывая звукозаписывающий аппарат, затем откинулся на неудобную и жесткую спинку стула и закрыл глаза. Не стал их открывать, даже когда под скрип ржавых петель распахнулась входная дверь.
В этом попросту не было никакой нужды. Я узнал вошедшего и со смеженными веками. Слишком уж характерным оказался враз перебивший затхлую сырость камеры аромат его
— Давно не виделись, инспектор! — усмехнулся я старому знакомому.
— Старший инспектор! — поправил меня Моран, кинув на край стола со своей стороны пухлую папку с документами. — Старший инспектор, господин Орсо. Старший. Вам ли не знать разницы?
С нашей последней встречи Бастиан Моран нисколько не изменился. Худое лицо по-прежнему отмечала аристократическая бледность, а напомаженные волосы, круто заломленные брови и тонкие губы придавали ему несвойственный полицейскому вид декадентствующего франта. Утонченному образу полностью соответствовали ухоженные руки, да и модный костюм и дорогая сорочка с алмазными запонками нисколько не подкачали, но все решительно портили холодные серые глаза матерого душегуба.
Легавый — он легавый и есть. Это не оскорбление, это как каторжанское клеймо. Работа накладывает свой отпечаток на всех нас.
— Все готово! — объявил ассистент, вставив в фонограф новый валик.
— Начинайте запись! — скомандовал Моран.
Полицейский клерк запустил аппарат, и под тихое басовитое гудение тот принялся мелко подрагивать и едва слышно скрипеть. Свет в камере несколько раз мигнул, но, к моему величайшему разочарованию, сеть выдержала возросшую нагрузку и замыкания не произошло.
Ассистент покинул камеру, и я, прекрасно осознавая, что в протокол попадет каждое сказанное мною слово, не удержался от шпильки:
— Не прекратите хватать на улицах добропорядочных подданных ее величества, так и до понижения недалеко… старший инспектор.
Бастиан Моран изогнул крутую бровь в немом изумлении.
— Добропорядочных? — произнес он с показным удивлением в голосе. — Добропорядочный подданный ее величества в этой комнате только один, и это не вы, Леопольд Орсо. Или же вас следует называть Львом Шатуновым?
Старший инспектор достал из папки мой новый паспорт и с презрительной ухмылкой кинул его на стол. Я в ответ лишь спокойно пожал плечами.
— Как вам будет угодно, так и называйте.
Но едва ли мое спокойствие произвело на Морана хоть какое-то впечатление. Он скривил в ехидной улыбке тонкие губы и заявил:
— Добропорядочному человеку нет нужды в поддельных документах.
— Так меня только из-за этого в кандалы заковали? — звякнул я стальной цепочкой наручников. — Напомнить номер имперского уложения о национальных паспортах? Не забывайте, старший инспектор, мой дед был русским. Фамилию Орсо он взял при пожаловании дворянства…
И сейчас я нисколько не блефовал. Документы
Обошлось это в небольшое состояние, но оно того стоило.
Не сказать, что Бастиан Моран при этих словах переменился в лице, но вид он принял на редкость озадаченный.
— Леопольд, вы отдаете себе отчет, что это заявление чрезвычайно просто проверить? — спросил старший инспектор.
— Чем раньше направите телеграмму в Петроград, тем раньше получите ответ, — спокойно ответил я. — И тем меньшую сумму вчинит мой поверенный полицейскому управлению за незаконное задержание.
Моран поднялся из-за стола и покинул камеру, но очень скоро вернулся, вероятно поручив составить запрос в Петроград ассистенту. С ходу он возобновлять расспросы не стал, вместо этого достал из кармана пачку «Честерфилда», закурил и выдохнул к потолку струю пахучего дыма.
Я демонстративно поморщился.
Старший инспектор не обратил на мою гримасу никакого внимания, стряхнул пепел прямо на пол, вновь уселся за стол и принялся листать подшитые в папку документы, словно желая освежить в памяти материалы дела. Та легкость, с которой было опровергнуто первое обвинение, оказалась для него неприятным сюрпризом.
От табачного дыма у меня начало першить в горле, но, когда Бастиан Моран потушил сигарету, я нисколько этому не обрадовался. Очень уж резким и решительным движением вдавил он окурок в край столешницы, поверхность которой и без того пестрела многочисленными пятнами.
— Итак, приступим к делу! — объявил старший инспектор. — Готовы, Леопольд?
— Всегда, — улыбнулся я в ответ, но улыбнулся криво, маскируя за иронией пробежавшую по спине колючими мурашками нервозность.
— Где вы находились семнадцатого июня этого года? — спросил старший инспектор и даже подался вперед, словно пытаясь застигнуть меня неожиданным вопросом врасплох.
И застал. Фыркнул я в ответ совершенно искренне:
— Понятия не имею. А вы сами-то помните?
— Я помню, — подтвердил Моран. — Благодаря вам о том дне у меня остались не самые приятные воспоминания. А это, учитывая мой стаж, — событие нетривиальное.
— Вы что-то путаете. Мы с вами не встречались уже больше года.
— Где вы были семнадцатого июня? — повторил старший инспектор свой странный вопрос.
Я отвел взгляд и принялся разглядывать неровную и потрескавшуюся штукатурку стен, припоминая события ушедшего лета. Июнь? Где я был в июне, семнадцатого числа?
Удивительное дело, но стоило лишь подумать об этом, и события трехмесячной давности восстановились в памяти сами собой. Не так-то просто позабыть давление охватившей шею удавки и безостановочное падение в бездну забытья.