Всечеловеки и несколько дурак
Шрифт:
Вот тебе сто левов, – я раздавила сигарету в горстку окурков. – Когда вернешь? – В марте. Клянусь!
Контев быстро собрал горстку окурков в пустую упаковку от кефира, броском Джордана закинул все в мусорное ведро в дальнем углу подъезда, легонько постучал кота-сумо-иста по голове и, подхватив пакеты, благополучно доставил меня домой. Прошло несколько месяцев. Марин проводил время или в подъезде с котом-сумоистом, или сидел в опеле с заунывной музыкой. Весь тоскливый вид Контева говорил мне, что деньги сварщик вернет не скоро. В начале мая к чертям полетел домофон и во всем доме перестали работать звонки. Марин самоотверженно предложил домоуправляющей починить домофон, убеждая всех сосседей, что разница в деньгах, если починит он, Контев, и если починит фирма «мошенников» – колоссальная, а он, Контев, не только отличный сварщик, но еще хорошо соображает в электричестве, поскольку друг у него электрик. Домоуправляющей пришлось согласиться. Весь май Марин скрупулезно разбирал какие-то ржавые железки в подъезде, лихорадочно курил вонючие самокрутки, переводил со словарем немецкую инструкцию, которую ему где-то раскопал его друг-электрик, бурно обсуждал с соседями, что производители домофона – идиоты и вытворял все то, что он обычно вытворяет, когда дело пахнет случайным заработком и сливовой ракией. Несмотря
В прошлую субботу поздно вечером я с котом и книжкой на диване устроилась и вдруг слышу, будто зовет меня кто тихо и стук такой легкий, металлический. Я перепугалась, думаю: «немощь! Доработалась я и голоса, как у девы Орлеанской! Буду цветы в саду психушки покорно высаживать». В коридор метнулась. Вроде, как зовет кто и стучит. Решила посмотреть, есть ли кто в подъезде или, на самом деле, дева Орлеанская. Я быстро волосы заколкой подхватила, кожаную куртку надела и широко дверь открываю. Встречайте, значит, деву Орлеанскую! Смотрю, Контев за решеткой и говорит: «Я уже двадцать минут стучу. Позвонить не могу, у меня ваучер в телефоне закончился. Я тебе половину долга принес. Мы с другом моим, электриком, в соседнем доме проводку чиним. Вот аванс дали». Я чуть не плача от радости, что до цветов в психушке далеко, а и деньги вернули, говорю: «Спасибо тебе, хороший сварщик! Когда вторую часть долга отдашь?» Он: «Летом. Хочешь я тебе звонок твой личный поставлю за десять левов? Потом из долга вычтешь. Мне мой друг инструкцию дал.»
Согласилась я с Марином. Че до лета тянуть?
Такая вот обыкновенная история со мной приключилась. И не нужно смысл искать в истории этой обыкновенной.
Только… думаю, когда дождем отойду в мир иной, тихо напевая Моррисона, спросит ангел у Старца белобородого на меня глядя: «Куда ее?» – «А что всю жизнь делала-то?» – «В тетрадях вечно крапала и два раза в долг сварщику деньги дала.» – «В чистилище тогда. Тетрадей ей еще и бочонок чернил. Пусть у нас ландшафт описывает.»
Холодильник «Мраз». Забавная историйка
Историйку эту забавную мне рассказала Росица, парикмахер нашего дома, лет пять-шесть назад, когда я еще у нее стриглась.
Росица, приветливая и внушительной конструкции женщина за сорок, арендует крошечный закуток на первом этаже в нашем доме. Как Росице удается помещаться в закуток вместе со своей конструкцией, парикмахерскими услугами и еще двумя-тремя ожидающими на откидном диванчике клиентами – загадка. Росица – человек веселый и трудяга, каких повидать. Мне она нравится. Потом Росица неожиданно и своеобразно подстригла мне челку, что я стала похожа на запорожца, что пишет письмо турецкому султану, носила бандану месяцами, обходила стороной Росицу, закуток и ее парикмахерское искусство. Мне все равно Росица нравится до сих пор. Некоторым людям лучше симпатизировать на расстоянии, обходя стороной. Так вот, у Марина, соседа моего, есть друг Петко с четырнадцатого этажа. Петко и его жена Стойка – пенсионеры, бывшие работники Нефтехима и у них по болгарским стандартам довольно приличные пенсии. Каждые выходные Петко и Стойка едут в деревню, что-то там сажают, пропалывают, закатывают лютеницу [5] и варят ракию [6] . С понедельника до обеда пятницы Петко и Стойка ничем особым не занимаются, а ведут спокойный образ жизни почтенных болгарских пенсионеров. Стойка смотрит сериалы, а Петко угощает вечно-безработного Марина сливовой ракией собственного приготовления на скамейке перед входом в подъезд. Как обычно, одним теплым днем, Петко и Марин, распивая сливовую под сушеницу [7] и нарезанные домашние помидоры на скамейке перед домом, увидели, как двое смуглых молодых людей выносят старый болгарский в местах проржавленный холодильник «Мраз» [8] из нашего подъезда.
5
Лютеница – традиционное болгарское блюдо.
6
Ракия – болгарский крепкий алкогольный напиток.
7
Сушеница – вид колбасы.
8
Мраз – мороз.
Распаренные сливовой ракией Петко и Марин подхватились помогать двум молодым смуглянам тащить старый холодильник по крутым ступеням. Тут Стойка идет, в магазин ходила и видит холодильник выносят. Да как заголосит: «Вы куда холодильник мой тащите?!» Смугляны бежать, сверкая смуглыми пятками в даль теплого дня. А Стойка своему мужу и говорит: «Ты что же, пьяница? Пока здесь наливаешься, у нас из подвала холодильник крадут?!» Вот такая историйка. Потом Петко и Стойка насовсем в деревню уехали, оставили квартиру дочери. Марин редко теперь на скамейке ракию распивает, кофе все больше в подъезде. Из пластикового стаканчика. [8]
8
Мраз – мороз.
Старый чекист
В доме-монстре
Дедушка ходит в одной и той же изношенной на локтях и коленях одежке: светло-коричневые мешковатые, подпоясанные потертым ремнем брюки, голубая рубашка и грубой вязки бурая кофта с большущими деревянными пуговицами. Летом, когда очень жарко, дед ходит без кофты, а зимой поверх кофты он надевает черную стеганую куртку. Несмотря на весь его обтеханный вид, старичок бодро шагает в близкий магазин с авоськой или, насупившись, в сползающих с носа очках, читает газету на скамейке рядом с домом, или деловито роется у себя в почтовом ящике. Глядя на ветхую одежду моего соседа, его глубокие морщины на изможденном лице и блестящие лучики-живчики янтарных глаз, можно подумать, что дедушка вовсе и не дедушка, а оторванный из тетради пергаментный клочок пронумерованной бумаги, что нерадивый архивариус в спешке при переезде затерял на пыльной полке.
С дедом я познакомилась давно. Дело было в лифте, где старичок вмиг определив по моей скуластой физиономии откуда я здесь взялась, округлив до ошаления янтарные глаза и тыча куда-то высоко артритным пальцем в небо, надменно сказал, что учился он в высшей школе КГБ в Советском Союзе, потом проработал в «специальных службах» много лет, а сейчас заслуженный пенсионер. Когда я спросила в каком городе учился чекист, пергаментный старик, зыркнув на меня живчиками-лучами, гаркнул, что я чересчур любопытна и вообще не мое это дело подобные вопросы задавать. Растерявшись, что у тщедушной пигалицы может быть такой резкий голос, я нажала не на ту кнопку и приехала не на свой этаж.
Деда я часто вижу или в лифте, или что-то ворчливо бубнящим себе под нос у почтовых ящиков в подъезде. Старый чекист, встречая меня, неизменно спрашивает: «Что-то я Вас давно не видел. Вы, наверное, в Союзе были? Ну и как там обстановка?» или «Что-то я Вашего папу (Вашу маму, Вашу дочь) давно не видел, он (она), наверное, в Союзе был (а)? Ну и как там обстановка?» По началу я дедушке старалась втюхать, что сама я, дескать, из Туркмении и мама моя, а отец болгарин и в России мы не жили, но потом поняла, что у старичка давно склероз и наши разговоры едва ли станут содержательными. Сейчас я просто отвечаю: «Обстановка нормальная, но враги не дремлют!» Старый чекист с довольным видом давит кнопку своего шестого этажа пергаментным пальцем и, выходя из лифта, сурово говорит мне по-русски «До свидания!»
Тара Мэй
Года три-четыре назад на седьмом этаже нашего дома поселилась русская семейная пара.
Семья наезжает в Бургас временами на несколько месяцев. Она, дебелая женщина за шестьдесят с лишком лет, Татьяна. Обычно, у меня с Татьянами в первого взгляда все хорошо, но с этой Таней не сложилось. Таня узнала, что я русская и напала на меня в подъезде с банками вручную наваренных кремов и помятой рукописью своих произведений. Сказала, что сами они столичные, она писательница и в прозаических кругах ее называют Тара Мэй, муж ее Стасик младше на тридцать лет, а сын ее принял иудаизм. Все они: и она, и муж ее Стасик, и израилев сын выглядят молодо как раз благодаря наваренным кремам, что она мне подсовывала под нос. Кремы обескураживали покупателя не только космической ценой, но еще стойким запахом касторки и чеснока. От кремов я настоятельно отказалась. Но от помятой рукописи отбиться не удалось и я взяла почитать шедевр прозаика-косметолога. Тара Мэй попросила поузнавать требуется ли где в Бургасе заведующая производством. Каким производством она не сказала. Едва вырвалась из ее прозаических рук. Вечером взглянула на рукопись. Едва сдержалась, чтоб в нее не почистить кошачий туалет, но решила не злоупотреблять доверием прозаика. На следующий день пришлось идти к Таре на седьмой этаж отдавать рукопись. Была встречена батарей кремов и шампуней в подозрительно-большущих банках со знакомым запахом касторки и чеснока. Тара сказала, что структура моего лица подходит к ее технологиям и я, если пройду целый курс, что равен одной подозрительной банке, то буду моложавой, как Таня, муж ее Стасик и израилев сын. Я сказала, что до зарплаты далеко и я горжусь своей зрелостью. Тара сразу стала презрительно-пренебрежительна к моему нищебродству. Пока Тара взахлеб ораторствовала о структуре кожи всех ее близких и дальних родственников, о таинственных способах приготовления наваренных кремов по загадочному рецепту ее прабабки и о том, что в Люберцы к ней приезжает за кремами вся Москва, хотя ей некогда всем кремы варить, поскольку она занята прозой, прозаик она по душе, а косметолог по прабабке, на диване лежал ее муж. «Посмотри на меня и моего Стасика», – гордо сказала Тара «Нам никогда не дашь наш возраст!» Стасик ростом с баскетболиста, распластавшись в белых махровых носках, угукнул что-то маловнятное. Израилева сына дома не было. Потом Марин меня ввел в курс дела и показал израилева сына – расхристанного ханурика с папироской в обрамлении редкой бородки. Скрывалась от них все лето. Если видела у дома, хватала телефон и делала озабоченное лицо.
Цикл второй. Всечеловеки и несколько дурак
Mike and я
С Майком и со своим будущим, теперь уже бывшим, мужем я познакомилась летом девяносто седьмого в Бургасе, когда меня занесло в одну английскую компанию, где неожиданно я была принята на работу.
Если мой будущий, теперь бывший, муж с первого взгляда мне понравился, то Майка я с первой секунды возненавидела и кроме как «злобный старикашка» более не называла. Майк работал региональным директором. Он курил дымоходом Benson and Hedges, устраивал ежеутренние «митинги», где вздрючивал до одури персонал, орал матом по-английски и по-русски – навыки ненормативной русской лексики он приобрел благодаря не только длительным командировкам в Россию, но и успешному преподаванию со стороны бывшего мужа, швырял пепельницы в приступе гнева об стену, увольнял меня в обед, шипя «Don’t be a stupid cow!» и утром снова принимал меня на работу. Но, в то же самое время, Майк вел переговоры с собственником компании, Саймоном, об увеличении процента продажи от сделки персоналу, платил каждую пятницу не только полагающуюся народу зарплату, а также премии за отлично проделанную работу, хотя продолжал орать как припадочный, если кто-то сделку «fucked up» и вообще «fucking shit», но в конце недели ярость его утихала. Мне позарез нужны были деньги и я терпела. Я свыклась с мыслью, что начальник у меня «fucking mad», о чем ему сообщила под воздействием опрокинутых пятидесяти граммов