Всегда солдат
Шрифт:
«Лучше пуля в спину…»
В следующей передаче Анна Александровна переправила записку. Написанная на тонкой бумаге, она была вшита в угол платка. Губанова сообщала, что двадцать пятого июня нас этапом погонят в Николаев. В Николаеве уже готовят корабли для переброски советских военнопленных в румынский порт Констанцу. Моя «двоюродная сестра» спрашивала, не требуется ли нам что-нибудь, кроме еды. Я попросил прислать две рубашки.
Мы решили бежать с этапа. Это была
До этапа оставалось дней десять, и мы развернули бурную деятельность. [53]
Прежде всего уничтожили все, что свидетельствовало о нашей принадлежности к армии, и оделись в гражданские костюмы. Роскошные, цвета хаки, бриджи Василия обменяли на лыжные брюки. В придачу пришлось отдать две пайки хлеба. Флотский клеш Клементьева пошел в обмен на молескиновые брюки. С рубашками дело обстояло хуже. На лагерном рынке они котировались очень высоко, да их почти и не было.
Выручила Губанова. В воскресенье, двадцать первого июня, она принесла последнюю передачу. На этот раз кастрюльки с едой были завернуты не в белый платок, а в рубашки. Одна досталась Василию, другая мне. В записке Анна Александровна сообщала свой адрес.
– Вы как хотите, - сказал Клементьев, - а я больше не собираюсь подвергать опасности эту женщину. Если удастся бежать поблизости от города, в дом к ней не пойду.
– В Херсоне делать нам нечего, - согласился я.
– Как бы ни сложились обстоятельства, пробираться буду только в сторону фронта. Ты знаешь мое решение.
– Знаю, и сам так думаю.
– Тогда спорить не о чем. Остается только выяснить мнение Василия. У тебя какие планы?
– обратился я к Вязанкину.
– С вами, - коротко ответил Василий.
Двадцать пятого июня пленных подняли рано. Пока выстраивали сотни, уточняли количество людей, прошло не меньше двух часов. Потом прибыли на автомашинах конвоиры, и пятитысячная колонна, вздымая облака пыли, двинулась с территории лагеря. Наша сорок восьмая сотня шла в самом хвосте.
Провожать пленных высыпал весь город. Мы трое чуть не свернули шеи, выискивая в толпе Губанову. Я первый заметил ее. Анна Александровна стояла у самой кромки тротуара. На ней был все тот же простенький черный костюм и белая кофточка.
Поравнявшись с Губановой, я окликнул ее и поднял руку. Отыскав меня глазами, Анна Александровна сошла на мостовую и зашагала рядом с нашей шеренгой. Я передал ей привет от своих друзей и указал на [54] них рукой. Она кивнула головой и печально улыбнулась.
На одном из поворотов Губанова остановилась, помахала нам и, шагнув на тротуар, затерялась в толпе.
Оставшийся путь до сборного пункта мы шли молча.
Последняя встреча с Анной Александровной очень взволновала и растрогала меня. В тот момент я словно почувствовал прилив сил, увереннее, чем раньше, заглянул в будущее. Почему? Да потому, что понял: с помощью таких Губановых (а их, конечно, много на нашей земле!) можно выстоять в любой беде…
На территории сборного пункта каждому
В раздаче хлеба гитлеровцам усердно помогали полицейские. На одного из них я обратил особое внимание. Что-то в его фигуре показалось очень знакомым.
– Неужели Быков?
– невольно вырвалось у меня.
– Ты чего?
– удивился Клементьев.
– Глянь туда, на того полицая!
– Елки зеленые, да это же Мишка!
– вскрикнул Виктор.
Услышав свое имя, Быков вздрогнул и воровато посмотрел в нашу сторону. За месяц, что мы не виделись, он раздобрел. На Быкове были хромовые ботинки, черные брюки навыпуск и гимнастерка, подпоясанная широким ремнем.
– Приоделся, гад!
– нарочито громко сказал Виктор Клементьев.
Быков молчал и быстро, не глядя на пленных, выдавал хлеб. Руки его дрожали, на щеках выступили красные пятна.
– Не потерял еще совесть?
– спросил Виктор, когда мы поравнялись со столом, за которым стоял Быков.
– Убить тебя мало, сволочь такую!
– Товарищи, - шепнул Быков, - я потом…
– Това-арищи?!
– саркастически протянул Клементьев.
– Не для тебя это слово!
– Он рванул из рук Быкова буханку и быстро, видимо боясь самого себя, отошел от стола.
Гнев душил и меня. Но я сдержался и спокойно сказал: [55]
– Как же так, Быков? Выходит, прав был Виноградов… За лишний кусок продался!
– Потом. Потом все объясню. А пока иди.
Через час Быков действительно нашел меня и отвел в сторону.
– Чего тебе?
– грубо спросил я.
– Выкладывай быстро, в чем дело? Сам понимаешь, не тоже мне на виду у всех балакать с полицейским.
– Ну и полицейский! Ну и что!
– вызывающе выпалил Быков.
– А что, прикажешь с голоду подыхать? Я, что ли… - он оборвал фразу на полуслове и умолк.
– Договаривай, раз уж начал.
– Пойми, Серафим. Ведь безвыходное положение у нас. Думаешь мне легко? Не за кусок хлеба я продался. И вообще не продавался.
Я чувствовал, что Быков на ходу выдумывает себе оправдание, но не мог предугадать, куда он повернет, и выжидательно молчал.
– Какой я полицейский! Только так, форма!
– Ты ближе к делу.
– В общем, я задумал бежать. Но хочу наверняка, потому и согласился на это.
– Михаил кивнул на повязку полицейского, прикрепленную к рукаву гимнастерки.
– Нам разрешают свободно выходить в город.
– И ты уже выходил?
– Да, - ответил Быков и тут же осекся, сообразив, что попал впросак.
– Так почему не сбежал? Может, опять хотел наверняка?… Перед этим тебе требовался свободный выход из лагеря. Теперь - запас продуктов на всю дорогу. А потом персональная машина понадобится?
– Не смейся…
– И на думаю! Смеются над смешным. А твой поступок - самая натуральная подлость. Сегодня - в полицейских, а завтра дадут тебе оружие и пошлют на фронт. Вот чем это пахнет! Командир, старший лейтенант! Но еще не поздно…