Всего четверть века
Шрифт:
Вова давно замечал, что полукурортная жизнь не лучшим образом влияет на его супругу. По образованию она была инженером-экономистом и занимала какую-то административную должность в туристском управлении. Должность была не перегрузочная, но постепенно стала отнимать у супруги Вовы всё больше времени. Супруга начала задерживаться на работе, возвращаться поздно, и чаще нетрезвая. Обычно в таких случаях Вова грозился пожаловаться генералу, и угрозы на время действовали. Но вот жаловаться стало некому, и в одной из очередных перепалок захмелевшая супруга решительно
Аргумент был серьёзным, и после продолжительных дебатов супруги решили жить каждый своей жизнью, однако под одной крышей, якобы из-за детей, а на самом деле по имущественным соображениям, тяжело было делить всё унаследованное и благоприобретённое.
Мир на основе джентльменского соглашения оказался непрочным и не выдержал испытания временем. Однажды Вова получил по почте письмо, а вернее, отрезок фотоплёнки и записку, вложенные в конверт без обратного адреса. Безымянный автор записки был краток. Он написал только:
«Может быть, вам будет интересно».
Слова эти понимать следовало иронически, ибо рассматривать снимки, сделанные с негатива, было интересно кому угодно, но не Вове. И не потому, конечно, что он не раз видел свою супругу в чём её родила мама…
Сначала Вова хотел эту, в общем-то, уже не жену бить и даже убить, но потом передумал. Выручило здоровое начало, всегда помогавшее ему переживать трудности. Вова понял, что его лёгкая жизнь в белых штанах под шум прибоя закончилась. Расставшись с экс-супругой, которой тоже пришлось сменить приморскую жизнь на континентальную и перебраться к маме-вдове в Москву, Вова демобилизовался и вернулся в родной город, где и работал теперь в горздравотделе.
Понятно, что пережитое не могло не отразиться на его жизненных представлениях. В целом взгляды Вовы в этот период можно было бы назвать консервативно-моралистическими.
— Одно скажу, — говорил он мне, подводя итог своим злоключениям, — погубит нас свобода. Слишком много свободы — вот в чём беда! Это только «Голос Америки» считает, что у нас нет свободы. Дураки! У нас её переизбыток, точно. У них, например, показал капиталист свой доход в миллион, а акций хочет купить на три… Не выйдет, голубчик, докажи, откуда доллары взял, налог уплати! А у нас? Получает мужичок восемьдесят шесть рэ в месяц, а покупает «Волгу» или пусть даже «жигулёнок». И никто не спросит, а где ж ты, мил человек, тысчонки эти раздобыл? Ты что, десять лет не жрал, не пил, за квартиру не платил? Не спросят!..
— А в санаториях что творится? — не мог обойти Вова наболевшее. — Бабы на мужиков в первый же день бросаются. И попробуй не пусти жену в санаторий или там в дом отдыха! Тебя же и обывателем обзовут… У них там вседозволенность называется, а у нас культурный отдых. Насмотрелся я на этот отдых вот так!..
Вова провёл рукой поперёк горла.
— А зачем, ты мне скажи, человеку этот отдых вообще нужен? Раньше люди об отдыхе и не слыхали. Крестьяне, например… От зари до зари. Разве что в престольный праздник напьются. И никто не хныкал:
Естественно, что находясь в подобном умонастроении, Вова крайне настороженно относился ко всему, что, по его мнению, могло ускорить или хотя бы содействовать падению нравов. А литература, как он выучил в своё время, нравы призвана была возвышать, причём содержанием, а не формой. Впрочем, понятия «форма» и «формализм» Вова различал слабо. Но это не помешало ему вступиться за истинное искусство.
— Искусство воспитывать должно, — сказал он аспирантке довольно сурово, однако она была не из пугливых. Вова только масла в огонь подлил.
— Интересно, как вы это понимаете?
— Очень просто. Лиза из романа «Дворянское гнездо» в монастырь пошла, а ничего плохого не допустила. Вот вам и пример для нынешней молодёжи.
Аспирантка с ходу определила слабость противника.
— Интересно, что вы скажете об Анне Карениной?
Вова попал в затруднительное положение. С одной стороны, женщина, изменившая мужу, сочувствия в нём вызвать, естественно, не могла, с другой, он помнил, что в школе образ этот считался положительным.
Измученный Дима вынужден был вновь принять огонь на себя.
— Лев Толстой, между прочим, Анну осуждал.
— Но правда искусства взяла своё.
— Правда в том, что она бросилась под колёса.
— Её затравили!
— Нет. Вину чувствовала.
— Это не оригинально. Каренин страдалец? Новейшая трактовка?
— Так у Толстого написано.
— А дети? — собрался с новыми силами Вова.
— Дети? — изумилась аспирантка. — И вы это серьёзно? Анну разлучают с Серёжей…
— Анну не разлучают с Серёжей. Она сама разлучается с ним, чтобы не расставаться с Вронским, — сказал Дима.
Не знаю, верил ли он в свою трактовку или просто забавлялся поединком с носорогом.
— Поразительно! Остаться и влачить жалкое существование с Карениным? А кто, собственно, сказал, что человек должен всем жертвовать ради детей? Разве человек живёт не один раз?
Говорила она наступательно, громко, и спор привлёк Игоря.
— Один раз живёт, — подтвердил он, подойдя к ним.
— И тот не для себя? Старо!
— А если жизнь так устроена?
— Так бессмысленно? Не для тех, кто живёт?
Слава богу, нашёлся будущий членкор.
— Вы зачем мою девушку обижаете? — спросил он бодро и радостно, совсем не веря, что девушку могут обидеть.
И она это подтвердила:
— Не беспокойся!
И перебросила одну красивую ногу за другую. А юбки в то время носили уже короткие, и мы поняли, что пока в моде мини, эта девушка неуязвима, что бы она ни говорила.