Всего лишь ремесло
Шрифт:
Представляемая картина оказалась настолько реальной, что Александр на минуту в нее поверил, стало тяжело дышать, он искренне желал, чтоб все так и случилось. Так отрадно оказалось воображать свой уход из жизни, чувствовать, как, наконец, признают тебя несправедливо обиженным, пожалеют и оценят.
Затем он возвращался к живым, ведь страсть как хотелось взглянуть на лица своих бывших в тот момент, когда, развернув газету, они заметят его фото – и везде трубят исключительно о нем, чтят его гений. Или, еще лучше, вернется ребенок из школы и за выполнением домашних заданий прочтет стихи Александра. Взглянув на строгий портрет в учебнике, ОНА спрячет нечаянные слезы, раскается в совершенных когда-то ошибках: «Ребенок мог быть и от Александра, а не от этого храпящего, в дым пьяного мужика на диване…».
Подбодренный
Клот верил…. Он так долго мечтал о признании, что надежда уже не могла умереть, ей оставалось крепнуть, перерастать в уверенность, ничем не подкрепленную, но непременно осуществимую. «Что-то должно вскоре случиться, и случится именно хорошее», наконец-то вырывающее его из пасти гнетущей нужды…
Незаметно утихали возвышенные мечты, аккуратно подступалась повседневность. Мысли устремлялись к насущным проблемам, выискивали решения для ежедневного существования: «Приготовить обед, починить Грому будку…». Замечая, что думает о мелочах, Клот одергивал себя, злился: «Хватит. Растрачиваю энергию…. Где тут великое? Ну что из сделанного мною за последние десять лет, да за всю время, вспомнят спустя столетие!? Думать противно об этих никчемных делах, они призваны сжигать меня в ничтожном прозябании».
Александр сопротивлялся, отказывался от реальности…, но стоило ему на мгновенье ослабить контроль и она, таща за собой скупость, возвращалась обратно.
Глава 3
В раздевалке довольно холодно. Дежурные забыли слить воду с тэнов, и после аварийного отключения электричества, образовавшийся внутри лед разорвал трубы. Как можно скорее Александр натянул грязную робу, непослушными пальцами застегнул обледенелый комбинезон. По телу жалобно мелкими уколами скользила дрожь. Оставалось потерпеть пару минут, нескончаемо долгих пару минут, пока одежда нагреется.
Прихватив ведро с инструментами, Клот поднялся на двадцатый этаж. Большинство пролетов еще не были заложены кирпичом, а просто вылиты монолитом – скелет из бетона – и ветер, беспрепятственно гулял по этажам, наметая на них огромные кучи снега. Преодолевая слабость и желание поспать, Клот взялся за инструмент. По объекту гулко разнеслись удары мастерка, кирки, кирпича. Больше ни звука, все вокруг глухо и тихо, как будто завернуто в вату. По выходным большинство рабочих остается дома. По собственному желанию появляется только несколько человек. Клот постоянно в числе добровольцев. Он давно не позволяет себе отдыхать: приходится жить мечтою о Лите, жертвовать всем во имя достижения цели. Работая, он думает о ней. Через какое-то время парня окликнул сиплый, простуженный голос, принадлежащий неестественно полному человеку – все те же многочисленные слои одежды тому виной. С минуту он молча рассматривал Александра. «Что он видит? Как ко мне относится? Какая у него жизнь? Явно лучше моей: он же производственный мастер. Во всем заметно наше различие: чистота одежды, бодрость, дорогой мобильный телефон – все у него легче, ярче.… Давно в одной бригаде, но толком никогда не общались», – размышлял Александр, пытаясь припомнить собственное лицо, взглянуть на себя со стороны – не получалось. Клот даже не помнил, когда в последний раз смотрелся в зеркало. «Да и зачем? Лита любит. Чего же еще?» Собственная внешность оставалась загадкой, да и благодаря начинающейся
– Рулетку давай. И через час на обед приходи. Погреешься, – наконец выдал человек, зачем пришел.
– Разве мы остаемся? – переминался Александр с ноги на ногу, прихватывал морозец.
– Да. Пока не стемнеет. Вентиляцию нужно закончить, конец месяца.
Проклиная сидящих в тепле и уюте, раздающих приказания людей, Клот понимал, что на рынок зайти не удастся. «Хотя магазины еще будут открыты».
Не получив никакого ответа, начальник ушел, бросив напоследок несколько фраз через плечо: вяло, неохотно и непонятно зачем.
– Ведро на лестнице забери, коммунизм не наступил…
«Тебе хорошо, пару раз за день вышел, посмотрел, как продвигается, и обратно к печке», – злился Александр на широкую, удаляющуюся спину, поглаживая осиротевший без рулетки пояс.
Грубо выругавшись – леса скользкие – Клот вернулся к работе. Срывался мелкий снежок. Небо затягивало тяжелыми тучами. Солнце, едва пробиваясь сквозь повисший кисель, шло в зенит. Город спал, лишь изредка в безликих окнах загорались лампы. Александр не видел земли. Его окружали последние этажи высотных зданий, все остальное – в пелене. Начинало теплеть, отовсюду срывались жадные талые капли, маленькие и ужасно холодные. Воздух переполнялся влагой, его можно было черпать ложкой. Внизу заливались лаем собаки, переговаривались редкие прохожие, но увидеть обладателей невидимых голосов не получалось.
Кирпичная стена росла ряд за рядом. «Хорошо хоть в этот раз прямую получил, а то заноси за другими хвосты, углы да балконы выкладывай. На них не разгонишься, не заработаешь».
К обеду туман так никуда и не делся. Как ни досадно останавливать работу, а подкрепиться было необходимо. Клот тянул, не уходил до последнего, и в бытовке уже собрались люди. Одни степенно пережевывали еду, другие, переодеваясь, с более веселыми лицами собирались домой. Молча подсев к столу, Александр достал термос. Не успел взять вилку, как раздался смех.
– Дружище, у тебя опять гречка с яйцом? – слетела ехидная, полуиздевательская улыбка с губ Олега – бывшего шахтера и зануды, каких мало, по натуре неуклюжего, небрежного, всегда в растворе, часто работающего пальцами вместо мастерка.
– Да, опять, – наиграно бодро отмахивался Клот, используя изо дня в день одни и те же слова, отвечая на одну и ту же постоянно повторяющуюся подковырку.
Как бы шутка даже отпускалась Олегом всегда в одно и то же время и повторялась еще раз, когда Клот начинал сворачивать замызганный полиэтиленовый пакетик и прятал его в сумку. «Ничего. Вы обо мне услышите, я-то вырвусь, а вы в холоде да грязи сгниете со своими никчемными никому не нужными душонками».
– Не надоела она тебе!? Гурман. Больше ничего и не ешь, – у Олега на вилке жирный свиной окорок, похожий на его самодовольное лицо.
– Нет.
«Что бы ты понимал, – Александр весело проглатывал на самом деле очень надоевшую ему крупу». Яичница еще нечего, больше, чем ничего; но два-три яйца в день рацион не улучшат, а съесть больше за раз – остаться на следующий день и вовсе с пустой кашей. «Почему люди не могут обходиться без еды»?
После обеда Клот остается один. Вокруг ни звука. Удары собственного молотка пронзительны и слышны, наверное, за сотни километров. Нарушать спокойствие мира не хочется. При каждом звоне инструмента парень втягивал голову в плечи, оглядывался по сторонам, ждал окрика прекратить. Звуки ровнялись преступлению.