Всего один поцелуй
Шрифт:
– Все, кроме последних двух, – ответила она, добавляя дыма.
– В Португалии соты были цилиндрическими, из коры пробкового дерева и покрытые глиной. Возможно, я сделаю несколько на пробу.
– Как хочешь, – осторожно ответила Джорджиана. По крайней мере, о пчелах они могли говорить относительно спокойно.
Напряженная атмосфера не рассеялась. Они продолжили воровать мед у сонных пчел.
– Возможно, – произнес Куинн, – ты могла бы рассказать мне больше о пчеловодстве.
Слава Богу, он решил углубиться в эту тему, чтобы заполнить паузу в разговоре.
–
– Разве не сказал Шекспир: «Так трудятся пчелы, создания, что людную страну порядку мудрому природы учат» [1] ?
– Они живут в своем, превосходно организованном мире. Есть рабочие пчелы – все самки, разумеется, – которые собирают мед и пыльцу и ухаживают за личинками. Самцы – трутни – абсолютно ничего не делают. Они только… – Она резко оборвала объяснение и смущенно засмеялась. Когда же она научится думать, перед тем как говорить?
[1]У. Шекспир, «Генрих V», перевод Е. Бируковой.
– Ну, нет. Ты, похоже, дошла до самого интересного. Говори, или… – В его глазах плясали веселые искорки, которые она помнила с детства.
– Сдается мне, это пустая угроза – даже ты наверняка знаешь достаточно, чтобы не совершать резких движений и рисковать гневом тысячи пчел. Но, так уж и быть, я скажу тебе. – Она рассмеялась: – Откровенно говоря, ты этого заслуживаешь. Трутни не делают ничего, только напиваются нектаром.
– И все? Или ты стесняешься сказать правду? – Он прищурился и лукаво посмотрел на нее.
И вдруг она поняла – он и так знает все о пчеловодстве. Возможно, даже больше, чем она. А она знала многое.
– Почему бы в таком случае тебе не рассказать, что знаешь ты? – тихо спросила Джорджиана.
– Трутни сопровождают королеву в ее… брачном путешествии, если можно так выразиться. И, поступая так, они жертвуют своими жизнями. – Его голос опустился до шепота: – Я думаю им можно простить легкое злоупотребление нектаром, не так ли?
Было очевидно, что сейчас он уже говорит совсем не о пчелах. Она резко выпрямилась. Он знал. Он откуда-то знал о Тони и о том, что случилось в ночь свадьбы.
Ей нужно сейчас же уйти. Забыв о правилах, она сорвала перчатки. Пчелы поднялись и недовольно зажужжали.
Она быстро пошла от улья, не оглядываясь, и почувствовала боль от укуса на внутренней стороне локтя. Джорджиана побежала, почти не слыша громыхания рамок позади и голоса, неотступно преследовавшего ее в мечтах уже почти два десятка лет.
У нее за спиной, в высокой траве, раздавались шаги. Она знала, что выглядит глупо, но не могла собраться с духом, остановиться и встретиться с Куинном лицом к лицу. Она круто повернула и вошла в сарай, где хранилось сено.
Сладкий запах сухого клевера витал в воздухе, и в единственном луче света, падавшем из дверей, кружилась пыль. На косяке появилась его рука, и он впрыгнул внутрь, тяжело дыша.
– Что это еще было? – спросил он,
– Думаю, ты знаешь, – ответила она, чувствуя душевную муку.
– Мне показалось, ты неверно истолковала мои слова. Я боюсь спросить, не связано ли это как-то с твоим браком. Я не хотел причинить тебе боль. Джорджиана, позволь мне осмотреть твою руку.
Она опустила взгляд на свой локоть.
– Я чувствую себя прекрасно, – произнесла она.
– Совершенно очевидно, что это не так. – Он протянул руку, но остановился, не коснувшись Джорджианы.
– Я хочу, чтобы ты исчез, – прошептала она:
– Откуда? – медленно спросил Куинн. – Отсюда? С этого сеновала? Или из Пенроуза?
– Отсюда. Разумеется, я не в том положении, чтобы просить тебя покинуть Пенроуз. Я уже говорила тебе – мне не нужен этот глупый титул. Я просто хочу, чтобы вы все оставили меня в покое. – Она замолчала.
– Как умер Энтони? – тихо спросил он.
Помоги ей Господь, она знала, что не сможет сдержаться. Она расскажет о том, о чем клялась не рассказывать никогда.
– В моих объятиях, – ответила она. Боль плескалась в ее глазах, таких темных, что они казались черными в тени сеновала. Ее губы горестно скривились. – Он много выпил, празднуя нашу свадьбу, и, вероятно, курил свой ужасный опиум. И потом выпил еще. Мы уединились, и вмешалась его мать, и… и потом она ушла, и мы… – Джорджиана закрыла глаза. Куинн видел, как она пытается собраться. – И он умер. В моих объятиях. Я не могла пошевелиться, не могла сдвинуть его с себя. И потом я не могла оживить его. Я думаю, его подвело сердце. Вот так. Теперь ты все знаешь. Ведь именно это ты хотел узнать с самого приезда сюда, не так ли? Теперь ты можешь наконец прекратить свои проклятые расспросы. Тебе больше не нужно притворяться добрым и заботливым, чтобы через секунду стать чужим и неприступным.
– Прости, Джорджиана. – Куинн чувствовал себя подлецом. – Я не хотел причинить тебе боль – наоборот. Я должен знать хотя бы затем, чтобы помочь тебе избежать скандала. Никто не верит в придуманную тобой историю, будто он подавился и умер во время позднего ужина.
– Ты хочешь, чтобы я во всеуслышание объявила, что он умер, занимаясь со мной любовью? Он стал бы посмешищем. – Ее голос стал высоким от волнения. – А меня прозвали бы Черной Вдовой – как ту паучиху. Августина Фелпс, помнишь ее? Она шипела за моей спиной на похоронах. «Насекомое, которое спаривается, а потом убивает» – так она говорила обо мне.
– Я прекращу расследование, – глухо произнес Куинн. – Немедленно.
Она потерла локоть.
Он шагнул к ней, и она с тревогой посмотрела на него.
– Ты должна была сказать мне, Джорджиана. Сразу. Почему ты мне не доверяла?
– А почему ты не доверяешь мне? – прошептала она.
Он пристально посмотрел на нее и подвел к свету. Крошечное жало виднелось под нежной покрасневшей кожей ее руки. Вытащив его, он поднял взгляд на ее застывшее, печальное лицо.
– Вероятно, потому, что у меня была возможность убедиться – некоторые женщины похожи на пчел. Они жалят, защищая себя.