Вселенная «Станция Бякино». Трилогия
Шрифт:
Глава 21
Борис Валентинович сидел на стуле за столом и пытался отхлебнуть из железной эмалированной кружки горячий крепкий чай. Серёжа сидел рядом и внимательно смотрел на напарника. Николай Николаевич по обыкновению прилёг на свой диван и, разглядывая потолок, ждал, когда молодой смотритель начнёт свой рассказ.
– Кипяток же еще совсем, – вздохнула Катя. – Подождал бы, пока немного остынет.
– Я так люблю, – ответил Борис и с громким звуком отхлебнул еще раз. – Как по мне, то у горячего чая другой вкус, и создается обманчивое впечатление, что его не только пьёшь, но и ешь. А то, что кипяток, так к этому привыкаешь. Главное, понемногу отпивать, и нормально.
Мужчина посмотрел на Сережу и добавил:
– С зомби не путать. У меня на счет них своя отдельная теория.
– Так что там про нашего Алёшу? – заворчал дед и перевернулся на бок.
– Это ведь было, когда ты еще с первыми выжившими жил? – поддержал Никника Борис. – Про них ты так и не рассказал, хотя обещал не раз. Куда они делись? Ушли? Умерли? Почему ты остался на станции один?
– У-у-у… Снова вопросы, – улыбнулся Сережа. – Как-нибудь обязательно расскажу. А ты, Николай Николаевич, откуда знаешь, что паренька Алексеем звали?
– Хах, – вскочил дед и ударил внешней частью правой кисти руки об ладонь левой. – Ты серьёзно? Не врёшь? Я так и знал. Понимаешь, как увидел тело, сразу почувствовал, Алёша не иначе. Он будто сам мне представился.
Николай Николаевич посмотрел каждому присутствующему в глаза и, не найдя в них хоть малейшего понимания, резко замолчал и лёг обратно на диван.
– Я тогда только пришёл на станцию Бякино и еще не был смотрителем, – начал свой рассказ Серёжа. – Недели две или три приходил в себя. Больше лежал и не выходил наружу. Лицо было ободранно и напоминало одну сплошную болячку. Видимо, много падал, пока шел в беспамятстве. Спустя время силы стали ко мне возвращаться. Начал вставать, топить печку в каморке и потихоньку ходить за дровами. В зале ожидания печи не было. Это я ее уже после притащил с разваленного неподалеку дома кассирши. Да и эту почти не топили. Сказать по правде, станция была просто перевалочным пунктом, где каждый сам по себе. Переждали ночь и дальше в путь. Вонище от сырой обуви, потной грязной одежды и мочи, ноющие и плачущие от голода дети, обессилевшие старики, умирающие прямо на глазах у других. Это сейчас у нас есть негласное правило, выжившие бродяги выделяют на стол что-то из своих запасов. Да, это, конечно, не колбаса с тушёнкой, обычно оставляют то, что у самого в горле комом встаёт. Грязные крупы вперемешку с мелкими камушками и песком, муку с червями или в лучшем случае просто макароны. Но всё это можно очистить, просеять, сварить и набить брюхо. Уж чего-чего, а с голоду на станции Бякино умереть не дадут точно.
Это сейчас… Когда я пришел, каждый был сам за себя. Нет, старшие были, но это больше означало, что они там попросту жили, а все остальные гостили. Именно эти мужики меня и спасли. Кормили и поили из своих собственных запасов. Решили меня выходить. Хотя я, по сути, ничем не отличался от других бродяг. Уж не знаю, чем им приглянулся. Обули и одели и даже к предстоящей зиме подогнали теплую одежду. Я больше чем полгода с ними прожил, пока… Ну да это совсем другая история.
Короче, объявился на станции парнишка лет двенадцати, может, тринадцати. В любом случае ростом он не вышел и был на голову ниже своих сверстников. Представился Алексеем и попросился пожить пару дней. Ему не отказали… Старшие никому не отказывали в ночлеге.
Парнишка этот сразу как-то мне не понравился. Выглядел он, как бы так помягче выразиться… Вот знаете, когда смотришь на незнакомого ребенка и сразу становится понятно, что это сын алкоголиков или просто из неблагополучной семьи. Так вот, именно так он и выглядел, как уличный сорванец, брошенный родителями на произвол судьбы. Но это как бы не главное. Какая мне разница, кто как выглядит? На станции каждый третий выживший бродяга похож на бомжа. Я и сам со своей свезённой физиономией был похож не пойми на кого. Уж мне и крем нашли, и
А главное то, что Алексей этот был чуток нагловатый. Другие скажут, наоборот, парнишка молодец, ничего не стесняется и пытается выжить как может. Остался один на этом свете и вместо того, чтобы опустить руки и раскиснуть, пытается шевелиться и что-то делать. Я с этим не согласен. Пути выживания бывают разные… Некоторые выбрали грабежи и убийства… Так что теперь и они тоже молодцы? А что? Тоже не опускают руки и шевелятся…
В общем, Алёша этот сразу смекнул, кто что на станции из себя представляет. Тут же начал помогать таскать из леса дрова и топить со мной печь. Верней, не со мной, а вместо меня. И всё посматривал, как на эту его инициативу реагируют мужики. А им хоть бы что. Они печь почти не топили до меня, и работу эту себе придумал я сам, чтобы начать двигаться. Все бока уже отлежал, пока приходил в себя. Потом сядет к нам за стол, когда обедаем, и вместо того, чтобы попросить угостить его едой, смотрит каждому в рот и тяжело вздыхает, по-театральному так. У мужиков сердце таяло, конечно, и паренька поначалу подкармливали. Но через какое-то время жёстко объяснили, что тут не биржа труда и работники не требуются, и уж тем более не богодельня с бесплатной кормёжкой, и что жалостливый взгляд больше на них не подействует. Это жестокий мир, и в нём жестокие правила. Просил приют на пару дней – прошло больше, и дверь вон там.
Алеша заплакал и стал умолять, чтобы его оставили или хотя бы еще раз покормили. Не подумайте, что я какой-то черствый. Алексей не был похож на голодающего. Тело его выглядело плотным и даже упитанным. Жирные волосы, аккуратно зачесанные расческой набок, и розовые, будто с мороза, щеки. А слезы и мольба совершенно очевидно наиграны. Уверен, парню было совершенно фиолетово до морали, и унижением он это не считал. Лёша увидел простачков в тех мужиках и решил доить их до последнего.
– Так как он оказался в пионерском лагере мёртвый? – не выдержал Борис Валентинович.
Мужчина встал и налил себе ещё заварки из стеклянной банки. Затем разбавил кипятком из чайника и сел обратно.
– Парня оставили еще на одну ночь, – продолжил Серёжа. – А на утро, вы не поверите, за ним пришёл отец.
Старших это сильно удивило, ведь им Алёша сказал, что сирота.
Парнишка как увидел папашу, так сразу встрепенулся и попытался убежать. Тот успел схватить его за шиворот и не дал ускользнуть.
Самое страшное было впереди. Малец встал на колени и просил… Нет, умолял его отпустить. Тот что-то в ответ бубнил и одёргивал ближе к себе. Мужикам стало интересно, чем так провинился сын, что отец с ним так обращается. Тот достал из сумки длинный самодельный нож с грубо вырезанной деревянной ручкой и завёрнутым в тряпку лезвием. Такими обычно закалывали скотину в деревнях. Снял тряпку, приставил его к горлу паренька и сказал: «Нужно избавить мальчишку от дальнейших неизбежных страданий, и если этого не сделать, то обязательно пострадают невиновные люди».
Мужики глаза вытаращили и хотели уже спасать Алёшу, но отец ловким движением второй руки расстегнул ветровку, задрал три майки на сыне, и все в зале ожидания увидели рану на животе. На нем висел кусок кожи и были следы от многочисленных укусов. Странно, но кровь не текла в том объеме, в котором обычно бывает при такой ране.
Мужики велели немедленно покинуть станцию, и двое вышли наружу.
Серёжа вдруг замолчал и сделал вид, словно до этого ничего не рассказывал.
– Не тяни, Серёж, – не выдержал Николай Николаевич. – Я же с ума сойду от любопытства. Что же дальше случилось?
– А ничего не случилось, – молодой смотритель резко встал из-за стола и, сложив руки за спиной, принялся ходить по комнате туда-сюда. – Не смог отец убить Алексея. Сказал, пока искал его, был готов, а сейчас не поднимается рука. Просил старших сделать это вместо него, даже ресурсы предлагал. Те, конечно, отказались и велели проваливать подальше. Тогда у мужчины полились ручьем слезы, и было понятно, что контролировать их он не мог. Отец отпустил Алёшу и сказал, чтобы тот бежал… Без оглядки и остановки… И что пойдет за ним и если найдет среди людей, то обязательно лишит жизни. В этот раз уже не задумываясь и не колеблясь.