Всемирная история. Том 2. Средние века.
Шрифт:
Рыцарь конца XIII в.
Реконструкция Виолле-ле-Дюка по рукописи из Национальной библиотеки в Париже.
Его наплечники представляют собой маленькие пластины — т. н. плечевые щитки.
Они усваивались в битвах с чужаками-сарацинами, заимствуя у них, в свою очередь, родственные рыцарству элементы, и эти элементы потом еще более крепли среди распрей на родине, под впечатлением испытанного в дальних походах и битвах. Замечательно было, что при аскетическом жизненном идеале, который исстари выражал собой все высшее в нравственном смысле, вступило в свои права начало боевое, светское, удовлетворявшее естественным стремлениям человека. В рыцарстве ценилась не только храбрость, но и утонченная, царедворская, приличная званию рыцаря выдержка во всем. Возник кодекс вежливости, касавшейся всего, начиная с правил при еде и питье до законов обращения с раненым противником при рыцарских потехах или турнирах, и даже при серьезных поединках и на войне. При создании подобных условных правил утонченной нравственности женщины, пользовавшиеся ограниченным значением
Рыцарь и оруженосец.
С миниатюры XII в.
Мальчик поступал сначала в пажи ко двору знатного лица, где учился тонкостям рыцарского образа жизни, потом превращался в прислужника, оруженосца, наблюдавшего за боевым конем, доверенного слугу или гонца, изучая при этом более суровые стороны и требования рыцарской службы, пока, наконец, по какому-либо случаю, — на турнире при праздновании княжеской свадьбы или при столкновении целых армий в настоящей войне — его не посвящали в рыцари с соблюдением предписанных обрядов, вместе с чем ему присваивались все права привилегированного сословия.
Посвящение в рыцари.
Миниатюра из Оксфордского кодекса.
Разумеется, что при этом важную роль играли эмблемы, цвета, гербовые щиты, шлемы и тому подобные отличия, равно как определенные слова и формулы. Сознание принадлежности к рыцарскому сословию и соблюдение рыцарских обычаев особенно поддерживалось турнирами, или рыцарскими играми, составлявшими любимейшую забаву в XII–XIII вв. Они были целым событием для провинции, округа, города, — потому что горожане, по крайней мере, высшего круга, пристрастились к этим потехам; начинались споры о превосходстве того или другого рыцаря в одиночном бою или о том, чья сторона при общей схватке забрала больше пленных, лучше исполнила то или другое движение. Заклады и призы играли при этом свою роль, и прославленные бойцы странствовали с турнира на турнир не всегда ради одного своего честолюбия или служения даме. В этой пестроте, оживлении и всем рыцарском быте было много блеска, хотя часто и мишурного. Водились молодцы, которые превращали свою виртуозность в нанесении или парировании удара в выгодный промысел. Если старание выслужиться при дворе, рыцарская гордость, стремление добиться благоволения знатной дамы имели во многих случаях свои достоинства, которых нельзя не оценить, то эти силы весьма часто изменяли себе или принимали ложное направление. Всему внешнему придавалось слишком много значения: снискание благосклонности государя обращалось в льстивость и низкопоклонство; рыцарская гордость — в грубость или высокомерное отношение к простолюдинам и их честному труду.
Во многих местностях рыцари все больше обращались в тиранов и вступали в явный и губительный антагонизм с трудящимся сословием, свободными поселянами и жителями городов. При более внимательном рассмотрении и в служении рыцарства женщинам окажется более теневых сторон, нежели светлых. Крестовые походы, отвлекавшие мужчину на целые месяцы и годы от его первых и непосредственных обязанностей, были губительны для правильной семейной жизни, совершенно противоречили всем ее основам. Те благородные провансальские и нормандские дамы, которые сами отправлялись в Святую землю, подавали повод иногда к неосновательным, а иногда и к совершенно справедливым и весьма непохвальным толкам, а то, что известно о нравственности, господствовавшей в сирийских поселениях, в военном стане под Акрой и во многих других, доказывает, что крестоносцы гораздо тверже и мужественнее исполняли свои воинские обязанности, нежели более трудные, налагаемые христианской нравственностью. Служение женщине стало особенно вырождаться в нечто весьма глупое и карикатурное с той поры, как турниры повсеместно вошли в обычай. В книге «Служение Даме», написанной одним австрийским рыцарем, Ульрихом фон Лихтенштейном (1276 г.), перед нами развертывается полная картина этого бессмысленного, смешного, дикого ухаживания, ради которого, например, женатый рыцарь, состоявший в услужении у жены другого рыцаря, наряжался в шутовской наряд мифической Венеры (Frau Venus немецких преданий) и следовал за предметом своего служения с турнира на турнир, всюду ломая в ее честь копья, в безопасном, но бесцельном и бессмысленном бою.
Дама под защитой рыцаря. Аллегорическая миниатюра.
Рукопись из Национальной библиотеки в Париже.
Эти выходки, конечно, представляли собой еще меньшее из зол: несомненно, служение женщине в высших кругах общества вносило в жизнь и элемент значительной испорченности нравов под личиной демонстративного почтения к женщинам, давая простор и чувственности и не совсем приличным шуткам. Даже на обрядовой стороне культа святой Девы, особенно сильно развившегося именно в это время, отразились черты преувеличенного служения женщине, хотя нельзя не признать, что культ святой Девы как идеала женской кротости и чистоты представляет собой одно из весьма утешительных явлений в это время общего огрубения нравов, когда умение владеть мечом составляло едва ли не главную цель жизни каждого рыцаря.
Турнир в XIII в. Резьба по слоновой кости. Крышка шкатулки.
Равеннская библиотека.
На трибунах — зрители, преимущественно дамы. Слева наверху — трубачи, подающие сигнал к началу боя. В центре — схватка, по обеим ее сторонам — рыцари, которым дамы вручают шлемы и копья.
Из рассмотрения исторической жизни двух веков можно сделать вывод, что не одно духовенство занимало первое место в европейском обществе, что рядом с ним возникло и развилось мирское рыцарское сословие. Принадлежность к нему была
Тот же воинственный дух иногда побуждает поэтов того времени дерзновенно поднимать голос и против весьма опасных соперников. Так, например, один из северофранцузских поэтов, Гюйо Провенский, не церемонясь, описывает римский двор, «преисполненный тяжкого греха, вместилище злобы, источник всяких пороков». При этом он рассказывает о продаже и перепродаже приходов и церквей, о корыстолюбии и расточительности архиепископов и епископов, о беспутной жизни низшего духовенства, даже монахов, о которых сообщает, между прочим, что есть между ними и такие, «которые на ночь заплетают свою бороду на три части, чтобы не испортить ее красоту».
Точно так же и некоторые из немецких миннезингеров обязаны более серьезным содержанием своих стихотворных произведений своему служению определенным политическим убеждениям.
Богиня любви, персонаж поэзии миннезингеров. Резьба по слоновой кости.
Футляр для зеркала. XIII–XIV в.
Но, вообще, эта немецкая лирика рыцарских времен при большом разнообразии внешних форм отличается примечательным однообразием внутреннего содержания: один из немецких исследователей довольно верно сравнивал эту лирику со щебетанием птиц.
Миннезингер Вальтер фон дер Фогельвейде.
Миниатюра из Большой Гейдельбергской рукописи (ок. 1300 г.). Гейдельберг. Университетская библиотека.
Иным духом веет от произведений самого выдающегося из миннезингеров, Вальтера фон дер Фогельвейде, который был ярым сторонником императоров и писал для утехи Филиппа Швабского, Оттона IV, Фридриха II, переполняя свои стихотворения резкими нападками на папу и его ухищрения: его враги недаром утверждали, будто он своими произведениями многие тысячи людей «одурачил и отвратил от Бога и повиновения папе». Таким же горячим сторонником императорской власти являлся и другой миннезингер-сатирик, Фрейданк; в своем произведении, которое он называет «скромным назиданием», этот автор с поразительной по тому времени ясностью указывает на противоречие между учением Христовым, между деятельностью апостолов, с одной стороны, и между практической деятельностью римской церкви. Особенно остроумно и живо он выставляет на вид извращение, которое было допущено папами и высшими сановниками в христианском учении об отпущении грехов, способствовавшее внесению многих злоупотреблений в отношения духовенства к пастве. Но при всех достоинствах нельзя не заметить при разборе этой лирики, что она довольно тяжела и что чувства, положенные в ее основу, скудны и однообразны.
Гораздо более плодотворной и благодарной всюду оказывалась эпическая поэзия. Ее развитие в Германии можно проследить только в самых общих чертах. Народная, первоначальная основа этой поэзии и даже форма, в которой распространяли ее повсюду странствующие народные певцы, естественно, утрачена навсегда: об этой основе, об этих сагах, можно составить некоторое приблизительное понятие по тем произведениям, в которые впоследствии эти саги были введены. Такой переработкой древних народных сказаний является, например, «Вальтари, мощный рукой» — Waltarius топи fortis — поэма, около 930 г. сложенная Эккехардом, монахом знаменитого Санкт-Галленского монастыря. В этом произведении он переложил в латинские стихи, подражая размеру Вергилия, одно из древних народных сказаний героического эпоса. Но в период крестовых походов эпическая поэзия развивается, расширяет свой полет и принимается за разработку все новых сюжетов. Благочестивые легенды и вся область духовных сказаний уступают место светскому роману, который в первых своих образцах в XI в. представляется бедным и по форме, и по содержанию. Мелкие эпические произведения, которые прежде пели народные певцы, заменяются теперь более крупными, основой для которых служат сказания об Александре Великом и о Карле Великом, а также французские, английские, древнеримские и древнегерманские саги.