Всемирная выставка в Петербурге

Конфитюр Марципана

— Скорее, я буду Флесселем, — сказал Венедикт, усмехнувшись. — Тем, кто вызовет к себе народную ненависть и падёт одной из первых жертв.

— Какая разница? Вас, что, это пугает?

— Нет, конечно. Я уже прощался с жизнью пару месяцев назад, когда был запасным метальщиком в деле Синюгина.

— Вот и чудно. Тем более, я думаю, у вас есть хорошие шансы остаться в живых. Вы ведь будете окружены соратниками, когда сбросите Коржова...

— Сброшу?.. То есть...

— Ах, да! Я уже составил план. Смотрите. Каким способом нам лучше ликвидировать Михаила? Стрелять? Ненадёжно. Опыт Каракозова, Засулич, Соловьёва доказал это. Бомба? Слишком много лишних жертв. Пара жизней ради революции это, конечно же, не проблема, но дополнительные

погибшие это дополнительные последствия, с которыми нам надо будет потом иметь дело... Так что это не годится. Тогда каким способом можно ликвидировать человека, если дело будет происходить на Всемирной выставке, спросил я себя. И тут же понял: сбросить с высоты! Это зрелищно. Это легко зафиксировать. Для этого не придётся добывать оружие или динамит и таскать их собой. К тому же, на выставке много высоких построек!

— Ворота?

— Да, я думал, о воротах. Но колесо обозрения — ещё лучше. В кабине не будет лишних людей, которые помешали бы осуществить наш план. Билеты туда дешевле, чем на ворота. Высота — максимальная в городе. Лететь будет долго, разобьётся непременно.

— А если у меня не получится выкинуть его из кабины? Я ведь это... Не атлет! Интеллигент я!

— Мы, конечно, дадим вам подмогу! Возьмите с собой Федю, если хотите. Кроме того, участвовать в этом деле в качестве исполнителей вызвались Софья Перовская и её дочка Матильда.

Эту последнюю фразу Нечаев произнёс как будто бы с лёгкой усмешкою, глядя на Венедикта не так как обычно, а чуточку ехидно, словно знает о нём больше, чем тот думает.

— Как... Матильда?! — У Венедикта перехватило дыхание. — Она дочка Перовской?!

— Ну да. А вы, что, не заметили? Они всюду ходят вместе. И вместе пожелали принять участие в исполнении того, что не сумели закончить Желябов и я.

— Ох... С ума сойти!

— А когда они узнали, что поручено это дело главным образом вам, то захотели участвовать в нём с ещё большим энтузиазмом, — добавил Нечаев. — Мне кажется, что вы им симпатичны.

Венедикт на секунду утратил дар речи. Симпатичен! Он! Матильде! Быть не может! И она — подумать только! — дочь Перовской! Вот откуда эта непреклонность, вот откуда ощущение того, что имел дело с необыкновенной особой! А взгляд Матильды — точь-в-точь взгляд Желябова со старых фото! Вот откуда в ней эта красота, это обаяние, эта аура девушки из будущего! Дочь Перовской и Желябова, подумать только... Принцесса Русской революции! И эта принцесса интересуется Венедиктом!

— Впрочем, я сказал им, что вы сами будете решать, кого брать с собой на дело, — безмятежно продолжил Нечаев. — Они понимают, что мужчина в данном случае может оказаться полезнее, и не обидятся, если вы предпочтёте им кого-нибудь другого. Хоть вот Янека... А что, Янек, пошли бы вы на дело?

— С удовольствием! — Сказал шоффэр. — Я бы лучше на Сергея, но и на Михаила не откажусь. Если партия прикажет...

— Нет, не надо! Я за равенство полов! — Поспешил вставить Венедикт. — Я да Федя да две дамы. Будет честно. Четверых нас вполне хватит, чтобы выкинуть в окно одного Мишку. И потом, если дамы уже заявились, зачем им отказывать...

Аргумент вышел складный. В первую секунду после того, как произнёс его, Венедикт думал, что прикрывает неловкими словами столь же неловкие желания, но через пару мгновений уверился, что именно поэтому и хочет работать с Матильдой и её матерью: ради женского вопроса, ради честности, затем, чтоб не обидеть... Нет, он, разумеется, не испытывал к Перовской-младшей никаких половых чувств. Венедикт не опускался до такого мещанства. А если и испытывал, то это не имело никакого, совершенно никакого отношения к их делу! Стопроцентно.

— Итак, — сказал Нечаев, — решено. Саму ликвидацию наиболее целесообразным считаю назначить на день закрытия Олимпийских игр. Народу тогда точно будет пруд пруди.

Игры собирались проводить в течение первых десяти дней Выставки. Именно на это время было запланировано большинство

официальных мероприятий, важных конкурсов, особенных показов. Тогда же ожидался и максимальный наплыв иностранцев. На десятый день Игры должны были торжественно закрыться, а на Выставке собирались продемонстрировать главное русское чудо техники — летательный аппарат тяжелее воздуха. После этого Выставка будет работать ещё пару месяцев, но уже без помпезных и массовых мероприятий.

— В день закрытия и царь, наверно, будет, — сказал Янек.

— Точно, — поддержал Сергей Геннадьевич. — Если повезёт, то нам удастся сразу, там же, направить на него гнев народных масс! Ух и денёк тогда будет! Не хуже того, в Петропавловской! Сперва Венедикт — Михаила, потом пролетарии — в отместку за это Сергея! И всё! И республика!

— План гениальный, — заметил водитель.

— А вам как, Венедикт? — спросил Нечаев.

— Мне он тоже по душе, — ответил тот.

План был прекрасен всем, кроме того, что Венедикту надо было убить человека, который пока что не сделал ни для кого ничего плохого, был предметом народной любви, спас Веру Николаевну и уже успел вызвать в самом Венедикте подобие дружеских чувств... Но Нечаев... но Матильда... но Перовская... Но перспектива начать революцию, такая близкая, такая реальная... Нет, решительно, он должен был участвовать!

— План просто замечательный.

— В таком случае, ваша задача — успеть разыскать за оставшиеся дни этого Михаила и уговорить его прокатиться с вами на колесе в день закрытия Олимпиады, — подытожил Нечаев. — А мы позаботимся о том, чтобы ваша кабина остановилась на верхней точке.

— Разыскать его пока не получается...

— Старайтесь! Если видите, что ваша методика не даёт плодов — измените её, пока не поздно.

— Да, я думал об этом...

— Активнее думайте!.. Кстати, вы в курсе, что его мать всё-таки умерла в больнице?

— Да? Я не знал. Мне казалось, что, если она не погибла ни сразу, ни через день, то идёт на поправку...

— Она похоронена на кладбище для невостребованных умерших при Александровской больнице. Вы уже поняли, как можно это использовать?..

Глава 32, В которой Николай Львович обязывается пригласить на выставку сперва двадцать девиц, а потом ещё одну.

В этот раз с заданием Санька справился, и гурьевская каша к завтраку была на столе. Николай Львович готов был признать даже, что она вкусная. Только на плохое настроение министра это всё равно не повлияло. Не до каш было! В этот раз в разложенной на скатерти газете помещалось сообщение о том, что к забастовке на фабрике Шлиппенгаузена, начавшейся из-за увольнения нескольких скандалисток, певших в казарме злонамеренные песни и выкрикивавших злонамеренные лозунги, присоединились ещё семь заводов, включая Путиловский. Чёрт бы побрал этих пролетариев! Заняться им, что, больше нечем, как устраивать всё это безобразие ради какой-то пары дур, дебоширивших явно по пьяни?! Вот всё-таки что ни говори, а поспешил Государь Александр II с их освобождением! Совсем народ дикий ещё! Оценить благодеяние фабриканта, предоставившего недорогое жильё рядом с работой, ума не хватает; а вот портить хозяйское имущество внутри казармы — всегда пожалуйста!

Главная же пакость была в том, что эта никому не нужная забастовка началась именно тогда, когда в Петербург уже съехались иностранные гости, и до открытия Игр и Выставки осталось всего ничего: собственно, церемония ожидалась уже завтра, и это была отдельная головная боль для министра, ведь там должен присутствовать сам царь... Совпадение ли это было? Вряд ли. Николай Львович был готов побожиться, что дело не обошлось без вмешательства англичан. Виндзорская старуха наверняка заслала агентов, чтоб спровоцировать глупых рабочих на хулиганство, а потом писать в своих газетах, что русский царь не сумел обеспечить достаточного порядка на всепланетном мероприятии, и-де надо было делать его в Лондоне!