Всемирный следопыт, 1928 № 08
Шрифт:
Весенними зорями, после прилета журавли очень смешно танцуют. Мне пришлось видеть, как в поле стая журавлей штук в двадцать забавно отплясывала, стараясь показать свое уменье, пока вожак не возвестил об опасности.
В другой раз в наш сад зашли два быка. Проходя мимо плетня, я был невольным зрителем геройского подвига Красавки. Журавль, который в это время усердно поедал в саду насекомых, пришел в ужас от вторжения быков и постарался немедленно прогнать их из сада. Однако быки выразили свой протест. Рассерженный Красавка не сдавался, и пошла потеха: разъяренные быки прыгали, как молодые телята, пытаясь проткнуть, его рогами, но журавль ловко отскакивал в сторону. При удобном случае
— Неужели Красавка ни с кем не дружил из животных? Ведь, журавли— общительные птицы, — спросил Виталий.
— Как же — дружил, — ответил старик, и лицо его расплылось в довольную улыбку от приятных воспоминаний. — Главное то, что его симпатией оказался потом один из быков. Отношение к быку изменилось, и журавль стал обращаться с ним чрезвычайно почтительно. В хлеву он навытяжку стоял перед быком и миролюбиво отвечал на раздраженное мычание, как бы пытаясь его успокоить. Во дворе Красавка превращался в настоящего адъютанта. Нельзя было без смеха смотреть, когда он отвешивал быку церемонные поклоны и неотступно следовал га ним, словно в ожидании приказания.
Под вечер Красавка летал в поле встречать рогатого друга. При возвращении стада с пастбища журавль шел несколько позади быка, потом забегал вперед и вежливым поклоном провожал своего приятеля. Особенно трогательно они прощались на ночь. Ни с кем Красавка не вел такой дружбы, как с этим быком. К остальным животным и птицам относился свысока.
Он хорошо помнил, кто из людей с ним хорошо обращался, и тем же платил, хотя. и обиды скоро забывал. Чужих он всегда отличал от своих. Раз в кладовую пытался забраться вор, и мы его поймали благодаря тревожным крикам Красавки.
Эх, и привязался я к журавлю, сказать по правде! Знаете, он мне, можно сказать, спас жизнь. Дело было так.
Я шел по делам в соседнее село. Путь лежал около реки, и меня всегда с удовольствием сопровождал Красавка, да и на селе крестьяне хорошо его знали. Идя тропинкой, густо заросшей травой, я вдруг остолбенел от неожиданности и почувствовал, как зашевелились волосы на голове. С ближайшего дерева— от меня рукой подать — свешивалась серая гадюка и со злобным шипением раскрывала пасть. В ту же минуту появился мой Красавка. Он мгновенно схватил, клювом змею, поперек туловища, несколько раз подбросил ее вверх, потом клюнул в голову. Однако есть ядовитой твари он не стал.
Много лет прошло с того времени, но и теперь, когда с заоблачной выси раздадутся трубные призывы или покажется стая «ключом», я всегда вспоминаю погибшего своего разумника Красавку…
Наступило, молчание.
— А как погиб ваш Красавка?
— Да… Случайно это вышло… На хутор привезли партию поросят. Их несмолкаемый визг возбудил в Красавке— любителе тишины и спокойствия — законное любопытство, и он близко подошел к телеге. Лошади испугались и рванули вперед. Бедный Красавка не успел, отскочить, и ему переехало колесом ноги. Он захромал, и вскоре затем Красавки не стало…
Снаружи по шалашу
— Вот если погода пасмурная или дождливая, то журавли летят очень низко и неуверенно, а при хорошей погоде их не увидишь, так высоко они забираются. Часто стая парит в воздухе, совсем не двигая распластанными крыльями…
Я вспомнил, как низко летели сегодня журавли, — вероятно, предчувствовали перемену погоды.
В ЛЕСАХ БРАЗИЛИИ
(к рисунку на обложке)
«Брэзиль XIV», летевший из Рио-де-Жанейро в Буэнос-Айрес, потерпел аварию в глухих дебрях девственного леса, вдоль горного хребта Серра-де-Мар. Я узнал об этом от Клифтона, который принял радиограмму дирижабля в 9.40 вечера и в 12.20 уже погрузил экспедицию в прицепленный к экспрессу товарный вагон. Была безлунная ночь, монотонно трещали цикады, порт засыпал, лишь лоцманский катерок изредка посвистывал между громадами трансатлантических судов, уронивших в море неподвижные отражения цветных сигнальных огней. Поезд задержали отправлением; немногочисленные пассажиры давно уже заняли места. На асфальтовой платформе вокзала было пустынно; синие занавесы спальных вагонов пропускали мягкий ослабленный свет электрических лампочек; лишь в хвосте поезда, под дуговым фонарем, где грузили экспедицию, шла нервная, напряженная работа.
Клифтон перехватил меня у подъезда Оперы. В моих ушах еще звучали ритмы прокофьевских маршей, когда Джемс предложил мне сопровождать экспедицию в качестве врача. Экспедиция в девственный лес Бразилии! Упоительные, влекущие ритмы новых, неслыханных маршей зазвучали в моем сердце… Я не колебался ни минуты, и через полчаса такси мчал меня по спящим улицам вдоль лавровых и пальмовых аллей, к освещенному зданию вокзала…
В 12.30, плавно скользя на стрелках, минуя прозрачно-зеленые огни семафоров, экспресс погрузился в ночную тьму…
Пятьсот пятьдесят километров, отделявших Рио-де-Жанейро от небольшой горной станции Сан-Паоло, экспресс сделал в пять с половиной часов. В шесть утра мы уже разгружались на запасных путях утонувшего в зелени готического вокзала; через полчаса, вытянувшись гуськом, наш караван вступил в лесную чащу…
Девственный лес! Снова запели четкие призывные такты марша неизведанных и манящих приключений… Девственный лес!..
Густые заросли бамбука-таквара встретили нас на опушке. Высокие, толщиною в руку, геометрически прямые стволы стояли сплошной стеной. Клифтон в последний раз сверился с компасом и картой, и мы двинулись вперед.
На некоторое время мы превратились в тараканов, ухитряясь проскальзывать с оружием и грузом сквозь такие узкие щели между стволами таквара, что лишь искусство проводника могло оправдать — почти безостановочное движение вперед. Остро отточенным топориком он срубал наиболее упрямые стебли, и при каждом ударе фонтаны скопившейся на листве прозрачной и свежей воды брызгали во все стороны.
Не буду утверждать, что первые часы моего знакомства с тропическим лесом прошли особо интересно. Ритмы марша в моем сердце вскоре сменились более упадочными мотивами. Извиваться и скользить, подражая угрю, было не в моем вкусе, да и подражание это выходило у нас несколько топорно. Вскоре, однако, заросли таквара кончились, и мы продолжали путь по густо заросшей болотистой низине.