Всходил кровавый Марс: по следам войны
Шрифт:
— Ну, а если бы к нам неприятели забрались? Что бы мы сказали, если бы они все разграбили, пожгли и поели?
— На войне все страдают. Лучше нам теперь, что мы войну проиграем?
— Так не оттого ж мы из Галиции ушли, что мало жителей грабили.
— Церемонились много. Всех бы жителей из Галиции убрать надо подальше. Заставить их всех окопы делать, как они с нашими поступают. Срам один: пять месяцев на одном месте стояли — хоть бы тебе проволокой обмотались. Ничего. Ездили в Тарнов чай пить да гуляли с паненками.
— Теперь вон за ум берутся: от Сандомира до Варшавы — по всему берегу Вислы — окопы роют. Не тысячи, а прямо миллионы народу согнали. Все бабы больше.
...Душная, грозовая ночь. Из штаба приехал Базунов.
— Какое настроение в штабе?
— Превосходное: из Перемышля всех сестёр сюда переслали и разместили по штабам.
— Что о Перемышле рассказывают?
— Говорят: Перемышля нет, одни только волчьи ямы остались. Да ещё вот что: холера там ужасная свирепствует.
— Среди австрийцев?
— Нет, среди наших. Сотнями умирают. Верно, и немцы скоро оставят Перемышль.
За окном сереет фигура пана Павловского, который жадно прислушивается к тому, что рассказывает командир. Заметив, что на него смотрят, он садится на подоконник и начинает бравурно рассказывать, какую услугу он оказал командиру гвардейской артиллерийской бригады, сообщив ему, где расположены австрийские батареи.
— Это ж вы для себя, а не для нас делали. Вам за это дают автономию. Мало вам, что ли? — говорит иронически Базунов.
— Обецанка — цацанка, а глупэму — радость [45] ... Не-е, я старый воробей — на обещания не особенно полагаюсь... Каждый собье жэпку скробье [46] , каждый старается кусок репки угрызть. Вильгельм себе, Госсия себе, Австрия себе. Пока от репки ничего не останется. Вы загляните в мой портфель, чего там только нет: расписка австрийская, расписка венгерская, расписка немецкая, расписка польская, расписка русская. Все обещают: после войны получите. А если я с голоду помру? Если мне сейчас жить нечем? Если ваши солдаты последнюю горсть муки из амбара украли?..
45
Обещанье — игрушка, а глупому — забава.
46
Каждый цепко держит репку.
Неожиданно получили пачку газет от 28 мая. Сегодня 30 мая. Значит, самые свежие новости. Все погрузились в чтение, даже Павловскому достался номер газеты. Весь сияя нескрываемой радостью, Павловский неожиданно вскрикнул:
— Теперь я больше ничего не хочу!
— Чему вы обрадовались, пан? — подозрительно спрашивает Старосельский.
Пан Павловский забегал глазами:
— То я так...
Старосельский стукнул кулаком по столу:
— Ты, пан, со мной не шути! Может, мы уедем отсюда, но фольварк тебе спалю!..
— Да бросьте его, ну его к черту, — радостно замахал газетой Костров. — Читали? Восемь тысяч пленных за один день, сорок пять пулемётов, шесть орудий. Черт: как их контрапошат!..
— Ну, что с того, что пленные? — отозвался бледный Павловский. И видно было, что он ищет повод сорвать на ком-нибудь свою злобу за оскорбление. — Что с того, что вы взяли шесть подбитых орудий? Вы о том подумайте, что у них в руках вся Петраковская губерния, Калишская, Ломжинская, Полоцкая, Сувалкская, Келецкая, три четверти Варшавской. Это самые хлебные губернии. Они дают больше хлеба, чем вся Пруссия. Они забрали все
— Замолчи ты, польская собака, или я тебе пулей глотку заткну! — яростно вскочил Старосельский, хватаясь за револьвер.
Павловский, понурившись, бледный, молча выскочил из дверей.
— Вы ещё не спите? — услыхал я голос Павловского.
И он украдкой вошёл в палатку и поспешно задул свечу.
— Так лучше, — сказал он. — В темноте легче говорить правду... Вы знаете, чему я обрадовался в ваших газетах? Если там пишут, что плохо, значит, скоро Львов будет наш... Что мы не знаем? Через неделю у вас Львова не будет, а через две недели вы будете в Люблине.
— Откуда у вас такие сведения?
— Откуда? А вы сами не знаете? Пан Павловский не глуп. Я не хочу, чтобы меня повесили, как двух ксендзов из Дериляков или как раббина в Янове. Я молчу. Но я все вижу. Дай вам Бог так увидеть свой дом, как это будет. И слава Богу! Вас я не боюсь. Я вам скажу, что думаю. Вы хотите пановать по всей Европе? Если вы теперь разобьёте немцев, то через пять лет полезете на французов, на Англию. Вы всю культуру в Европе сотрёте с лица земли. Вы ж монголы! Дикая орда!
— Вы и меня причисляете к Старосельским?
— Вы — нет. Но кто меня сделал нищим? Кто разорил меня на двадцать тысяч? Я теперь бедняк, ничего не имею. Но черт с ним! Я лучше буду милостыню просить в Австрии, чем жить с вами... Я не боюсь, я говорю вам всю правду. Можете меня повесить. Мало вы перевешали стариков? Пускай ещё один будет...
Павловский замолчал, прислушался и продолжал злобным полушёпотом:
— Я старый шляхтич. Я не люблю прощать обиды. Я бы вас всех отравил, как бешеных собак... Я знаю, вы и прапорщик Болеславский, и прапорщик Болконский — вы хорошие люди. Но разве можно быть в Госсии хорошим человеком? Поляки были хорошие, честные, благородные люди. В Австрии они такими остались. В Германии они — люди. А в Госсии они — такие же монголы, как вы. Подлые, несправедливые.
— Значит, вы нас и за людей не считаете?
— Это же не люди. Простые люди — очень хорошие. Но они же ничего не понимают. Хамы, свиньи, злодеи. А ваше начальство хуже всякой скотины. Госсия тогда хорошая страна, когда её бьют.
Когда вам всыпят в надлежащее место, это будет счастье для вас.
— А немцы, по-вашему, лучше? На войне все одинаковы.
— Ой, нет, мой дорогой доктор! Я не говорю о том, что мне платили австрийцы по сто двадцать рублей (не крон, а рублей!) за корову, а теперь я всю ночь должен прислушиваться, не отбивают ли ваши солдаты замки у стодолы? Но подожжёт ли меня Старосельский? Это Бог с вами. Немцы — совсем другие люди. Да мы же все учились порядочности у немцев. Это в ваших газетах пишут про немецкие зверства. Так это клевета, поклёп. Мы же знаем всю правду. Куда пришли немцы, там люди чувствуют себя в полной безопасности. Там не валяются под ногами расстрелянные евреи. А где вы — там разбой, пожары, потравы. Что вы сами не знаете? Мне надо вам объяснять?..