Всходил кровавый Марс: по следам войны
Шрифт:
— Что ты за семьдесят пять копеек в месяц ещё под пулемётным огнём под ранцем стоишь? Старосельский услыхал эту фразу и, подбежав к Софронову, хлестнул его по лицу.
— Виноват, ваше высокородие! Виноват! — затрясся Софронов.
Базунов торопливо ушёл в стодолу. К Старосельскому подошёл адъютант.
— Чего вы от них хотите? По-моему, их самоотверженность и так изумительна. Мы, офицеры, все получаем жалованье. И довольно большое. А нижние чины — что? Семьдесят пять копеек в месяц. Между ними есть столяры, кузнецы, плотники. Дома они по сорок, пятьдесят рублей зарабатывали в месяц. А здесь? Ничего. И все-таки они не ропщут,
— Когда меня отдадут под суд за жестокое обращение с нижними чинами, я вас сделаю адвокатом, а пока я в ваших советах не нуждаюсь, — сказал сухо Старосельский и обратился к Софронову: — Становись под ружьё рядом с ним!
Аэроплан продолжал поливать из пулемёта. Дежурные зенитные пушки открыли по нему стрельбу. В воздухе позади аэроплана образовалось круглое белое пушистое облачко. Облачко за облачком чеканились белые дымки. Но аэроплан точно не замечал их и продолжал своё мерное стрекотание в облаках. Через минуту три тяжёлые бомбы одна за другой грохнулись недалеко от дороги.
Получен наисекретнейший приказ о погроме, устроенном казаками в Замостье.
«Командующий 3-й армией. По отделу дежурного генерала. 22 июня 1915 года. Копия с копии. Командиру 14го армейского корпуса. Секретно.
По дошедшим до меня достоверным сведениям город Замостье при отступлении наших войск был разграблен казаками (частью в черкесках), причём были случаи насилия над женщинами. Кроме того, холмский епископ преосвященный Анастасий заявил мне, что у священника села Бартатыче казаками с грубым насилием были отобраны подвода и лошадь. Установлены случаи взламывания сундуков и шкафов. К сожалению, я сам лично убедился в справедливости жалоб, особенно на казачьи войска.
Всем начальствующим лицам предписываю принять самые строгие меры против мародёрства и грабежа.
Мною замечено также, что многие нижние чины совершенно не имеют воинского вида, не отвечают на приветствие, ходят без погон и поясов и т.д.
Недавно выпущенные молодые офицеры по большей части считают лишним приветствовать старших в чине отданием чести и неряшливо отдают честь даже высшим начальствующим лицам, показывая этим дурной пример нижним чинам.
Дисциплина крайне необходима, и последствия её ослабления уже сказываются на нашей армии. Предписываю начальствующим лицам всех степеней, не исключая врачей и чиновников, соединить хорошее обращение с безусловным и неукоснительным требованием исполнения всех правил воинской дисциплины, чинопочитания, строевой выправки и аккуратности в одежде.
Подлинное подписал генерал от инфантерии Лёш, скрепил временно исполняющий начальник штаба генерал-майор Байов».
Так ознаменовал своё вступление в командование третьей армией генерал Лёш, назначенный вместо смещённого Радко-Дмитриева — в лето от рождества Христова 1915-е. В секретном приказе по борьбе с мародёрством и грабежами все внимание командующего армией сосредоточено на чинопочитании, погонах и воинской выправке.
Противник перегруппировывается и снова подкатывает тяжёлую артиллерию. С утра до позднего вечера гудят, как шмели, аэропланы. По донесениям перебежчиков на 2 июля назначено всеобщее наступление. От инспектора артиллерии получен приказ, на этот раз требующий широкого оглашения. Попечительное штабное начальство не перестаёт изощряться над евреями и
«Деревня Крупе. 28 июня 1915 года.
Сообщается для сведения следующее: бежавший из германского плена подпрапорщик 61-го полка показал, что немцы обходятся с пленными жестоко и зачастую избивают до смерти. В истязаниях немцам помогают пленные солдаты-евреи. Об этом поставить в известность всех чинов парков.
Инспектор артиллерии Вартанов».
По обыкновению, имя подпрапорщика, доставившего штабному генералитету такие ценные сведения, обойдено целомудренным умолчанием. Но ведь не столь важен сам подпрапорщик (признательное начальство позаботится о нем), сколь сообщённые им «факты».
В Холм приехала какая-то провинциальная труппа, и мы все сегодня в театре. Ночевать собираемся в городе.
В Холме, несмотря на близость позиции, все ликует тыловой разнузданностью.
Все гостиницы заняты штабными. На извозчиках разъезжают штабные. В ресторанах — штабные. В кинематографах — штабные. Городок развращён этим огромным количеством тунеядцев. Каждая женщина чувствует, что она поднялась в цене. Размалёванными стадами они бродят с утра до ночи, сея зависть среди подростков. У входа в «Оазу» и «Сирену» стоят пятнадцатилетние девчонки и, задыхаясь от жадности, шепчут друг дружке:
— Смотри, смотри! Сонька подъехала на извозчике. Ой, она дала три рубля и даже сдачи не попросила.
— А что же! Ей это дёшево стоит.
— Какое платье у Клары! Под руку с офицером. А!.. А!..
— Вам номер с девочкой? — спрашивает лакей в гостинице. — Без девочки? Подождите. Может быть, освободится. А коньяк вам надо? Вы же поставите барышням угощение. Может быть, икру хорошую? Шоколад?
В «Сирене» шёл какой-то нелепый фарс «Вопросительный знак» с водевилем «Лига целомудрия», где все проблемы поставлены с гвардейской прямолинейностью. Не досидев до конца, мы пешком отправились из Холма. Было темно. Влево от шоссейной дороги полыхали орудийные залпы, широкими огненными мечами рассекая небо. Вдали клубились пожары. Земля металась в диком безумии. Вдоль всей дороги леса горели кострами, вокруг которых жались обезумевшие от горя и страха беженцы.
С часу ночи стреляют ураганным огнём. Пушки ухают и рычат, и сотрясают воздух, как тысячи гремящих листов железа. Происходит что-то похожее на Тарнов. Бой длится уже восемь часов с неослабевающей силой.
— И страшного суда не надо, — говорят солдаты. — Страшней не будет...
За сто дол ой беседуют вестовые.
— Де воно людей хватаэ? — философствует Косиненко. — Як так битися будуть, билып як мисяць не навоюэм. Тут и земля вид людей согнулась: в одно мисце из усей России согнали — и бьються...
— И снаряди знайшлись, — вставляет Шкира.
— Тепер снаряди будуть, — авторитетно заявляет Коновалов. — Тепер земство за снаряди взялось.
Среди непрерывного пушечного гула резко выделяются удары тяжёлых орудий. От этих выстрелов звенят стекла и подрагивают металлические предметы. Бой не смолкает ни на минуту.
— Надолго у нас хватит снарядов? — спрашиваем мы командира.
— Я с таким же вопросом обратился к заведующему артиллерийским снабжением в Холме, к полковнику Торочкову. Он процедил сквозь зубы: «Ввязались мы в бой, который, кажется, разгорелся в большое сражение». И больше ничего.