Всходил кровавый Марс: по следам войны
Шрифт:
На войне душа человека торжествует только в песне. Нигде никогда не поют с таким глубоким волнением, как на фронте. Недаром солдаты говорят: «Никому так спасибовать не надо, как тому, кто солдатам песни придумал».
Как хорошо поют прапорщики! И песня так страстно протестует своей возвышенной грустью. Высоко плывут тенора, оторвавшись от земли, и тяжело, с каким-то раздирающим стоном, клонят песню к земле басы:
Покрыты костями карпатские горы, Озера мазурские кровью красны, ИВо Львове при входе в общую залу на вокзале наталкиваюсь на странное зрелище. За длинными столами сотни три австрийских офицеров при шашках и в самых непринуждённых позах. Русские офицеры чуть вкраплены поодиночке. Выделяется группа из шести человек — за отдельным столиком у окна. Между ними бросаются в глаза два австрийских генерала: один — худой, высокий, с лицом улыбающегося ястреба; другой — черноусый, приземистый, еврейского или итальянского типа. Рядом с высоким — горбоносый молодой офицер с собакой, которую держит на привязи. Все трое иронически оглядывают зал.
Оказалось — офицеры только что сдавшегося Перемышльского гарнизона.
Судя по лицам сдавшихся офицеров — в большинстве краснощёкой, упитанной и начисто выбритой молодёжи, не выше лейтенантского чина, — трудно предположить, чтобы гарнизон сдался от голода.
За столом весело разговаривают. Молодой русский поручик обращается по-немецки к своему соседу:
– Как вы полагаете, окажет падение Перемышля существенное влияние на ход дальнейших событий?
— Трудно сказать, — уклончиво отвечает австриец.
— А легче нам теперь достанется овладение Краковым? — допытывается наш офицер.
— Если у вас хватит силы, — с лёгкой иронией парирует собеседник.
За другим столом беседа идёт между нашим полковником и австрийским лейтенантом.
— Среди вас много поляков? — интересуется полковник.
— Офицеров очень немного, — отвечает австриец. — Гораздо больше других национальностей: немцы, венгры, румыны, евреи. — И вопросительно добавляет: — Среди вашего офицерского состава, кажется, нет евреев?
— Нет.
— Но среди солдат евреи имеются?
— Конечно.
Австрийцы встают из-за стола, расхаживают по залу, курят и весело пересмеиваются. Ежеминутно вбегают оборванные детишки и просительно протягивают к ним руки:
— Подаруйте, пане ласкавий...
В смежном зале третьего класса столпилась кучка солдат и с суровым любопытством посматривает
— Вы кто такие? — спрашиваю я их.
— Охрана, — лениво отвечают бородачи. — Пленных офицеров ведём.
Тут же группа калек, только что выпущенных из львовских госпиталей и возвращающихся на позиции — в свои части. Они сидят на полу у дверей и перебрасываются едкими замечаниями:
— И немец, видать, не обидчив: на хлеб-соль нашу навалился — не хуже нашего брата убирает.
— Война всем не мила; всем нутро-то повыела...
— Своя шкура каждому дорога...
— Прокормить такую ораву тоже недёшево стоит... Крестясь и позевывая, они вытаскивают из мешков хлеб и, медленно жуя, продолжают тихо переговариваться:
— Для них война кончилась...
— Лехкий тютюн, — смеётся краснощёкий украинец.
— А нам из-за них вот — опять на позицию...
— Мени тильки два массажа зробили тай казали: годин, иди!..
— Зато Львов повидал. Разве мало?
— А вже ж побачив, — объясняет под общий хохот украинец. — Там як тильки за ворота вийдешь, комендант морду набье тай зараз: на позицию!
— Что я на позиции такой рукой делать буду? — с печальным недоумением показывает искалеченную руку молодой пехотинец. — Тут и пояса не наденешь, не то что стрелять...
— А я что? — откликается другой. — У меня девятнадцать зубов во рту не хватает. Не то что сухаря, арбуза вареного не укушу. Голодать буду... Так голодной смертью помру.
— Байдуже (пустяки), — утешает его украинец. — Там и зубатому нема що кусати.
— Ты бы молока себе покупал, — насмешливо советует кто-то, — да кашку варил.
— А моё дело — мёд! — говорит высокий солдат с оторванной ягодицей. — Мне немецкий царь полж... откусил, а другую половину оставил. Будет теперь господам ахфицерам немецким куда целовать. Вон их какая рать до нас привалила...
Русифицированный Львов распластывается с холопской угодливостью. Городовые, газетные киоски, гостиничные лакеи плещут избытком патриотической ретивости. Улицы переполнены полицейскими, матерной бранью и русскими факторами [23] . На вывесках — полотняные ленты с выразительными надписями: «Петроградский базар», «Киевская кофейня»... Мальчишки бойко выкрикивают названия русских газет. Много погон, аксельбантов и звякающих шпор. Много автомобилей и шелка. Всюду — искательные глаза и зазывающие улыбки.
23
Торговцы, предприниматели. (Прим. ред.)
Тротуары переполнены спекулянтами, юркими маклерами, крикливыми газетчиками. Все это орёт, налезает, наскакивает, цинично лезет вперёд и точно намеренно стремится врезаться грохочущим клином между тылом и фронтом, чтобы раз и навсегда заглушить всякую попытку последнего грубо напомнить о себе.
Мне выпало счастье поселиться в гостинице «Бристоль» — с собственной прачечной и ваннами. К сожалению, в этот день на гостиницу «Бристоль» обрушился ряд горестных неожиданностей: в прачечной лопнули трубы, в ванной испортились все краны, а электричество не действовало.