Всколыхнувший мир

Голубев Глеб

Логика и расчеты Дженкина казались безупречными. Возражать ему было трудно, хотя Дарвин мог бы привести немало случаев, когда многие признаки передаются устойчиво из поколения в поколение, без всякого «разбавления».

Один из таких примеров был ему хорошо известен с детства. Феодального сеньора его родного города - одного из давних предков герцогов Шрусбери - природа отметила редким физическим недостатком. У него срослись первые и вторые фаланги на пальцах рук. И это увечье, не исчезая, передавалось из поколения в поколение вот уже целых пятьсот лет!

А знаменитый «нос Бурбонов», сохранившийся у потомков даже тогда, когда в их жилах осталась вроде бы лишь одна сто двадцать восьмая часть крови основателя семейной династии - Генриха Пятого?

Примеры

наглядные, но ведь пример еще не доказательство. И Дарвин не мог убедительно опровергнуть казавшиеся строгими и бесспорными математические расчеты Дженкина. Ему пришлось ввести некоторые оговорки и поправки в свои рассуждения, - к сожалению, они окажутся ошибочными. Пытаясь опередить свое время и разгадать сокровенные тайны наследственности, хотя не было еще для этого необходимых данных, Дарвин сочинит запутанную и надуманную «временную гипотезу» пангенезиса, от которой быстро откажется. («Я неизменно старался сохранять свободу мысли, достаточную для того, чтобы отказаться от любой, самой излюбленной гипотезы (а я не могу удержаться от того, чтобы не составить себе гипотезу по всякому вопросу), как только окажется, что факты противоречат ей... Это весьма опрометчивая и недоработанная гипотеза».)

Хотя практики-селекционеры добились немалых успехов в выведении новых пород и сортов, их представления о том, как наследуются приобретенные признаки, были в те времена еще весьма, далеки от истины. Казалось, например, бесспорным, будто родители передают их детям «вместе с кровью» (мы до сих пор говорим: «чистокровный» или «полукровка», отдавая, дань этим давно устаревшим представлениям).

Наследуемые признаки передаются по особым, довольно причудливым на первый взгляд законам. Это уже выяснил к тому времени, когда озадачил Дарвина каверзными вопросами Дженкин, никому пока не известный монах Грегор Мендель. Но о его гениальных исследованиях и открытиях мир узнает только через полвека...

Тогда представляли себе наследственность как бы в виде жидкости, которая может смешиваться, разбавляться или, наоборот, становиться концентрированнее. А опыты Менделя показали, что унаследованные от родителей признаки существуют, не смешиваясь, не сливаясь - скорее напоминая твердые шарики разного цвета. Они вовсе не растворяются друг в друге и проявляются у потомков в разных, порой совсем неожиданных сочетаниях. А более поздние исследования покажут, что подвергшиеся мутантным изменениям гены даже могут вообще долгое время как бы храниться «про запас», никак себя не проявляя, пока не окажутся полезными при изменившихся природных условиях.

В подготовительных набросках Дарвина к «Происхождению видов» были уже на основе опыта селекционеров высказаны гениальные догадки об этом: «Если скрещивать между собой две резко выраженные расы, потомство в первом поколении более или менее следует кому-либо из родителей или занимает совершенно промежуточное место между ними, или же изредка принимает признаки до некоторой степени новые. Во втором и нескольких следующих поколениях потомство обычно крайне варьирует при сравнении одних особей с другими, а многие из них почти возвращаются к их прародительским формам».

Очень близко к тому, что установил Мендель! Интересно, что в архиве великого основателя генетики сохранились все основные произведения Дарвина. По многочисленным пометкам и подчеркиваниям видно, как внимательно и с каким интересом читал их Мендель.

Во многом Дарвин далеко опережал свое время. Но все равно еще далеко не на все вопросы можно было найти ответы. И он понимал это.

Он сам был высшим судьей в оценке своих открытий и получил право со спокойной гордостью сказать: «Каждый раз, когда я обнаруживал, что мною была допущена грубая ошибка, или что моя работа в том или ином отношении несовершенна, или когда меня презрительно критиковали, или даже тогда, когда меня чрезмерно хвалили и в результате всего этого я чувствовал себя огорченным, - величайшим утешением для меня самого были

слова, которые я сотни раз повторял самому себе: «Я трудился изо всех сил и старался, как мог, и ни один человек не в состоянии сделать больше этого».,

«До настоящего времени (1876 г.) в Англии разошлось шестнадцать тысяч экземпляров, - записывал Дарвин, - и если учесть, насколько трудна эта книга для чтения, нужно признать, что это - большое количество. Она была переведена почти на все европейские языки, даже на испанский, чешский, польский и русский... Она была переведена также на японский язык и широко изучается в Японии. Даже на древнееврейском языке появился очерк о ней, доказывающий, что моя теория содержится в Ветхом завете! И число рецензий было очень большим; в течение некоторого времени я собирал все, что появлялось в печати о «Происхождении видов» и других моих книгах, связанных с ним, и число рецензий (не считая появлявшихся в газетах) достигло 265, - тогда я в отчаянии бросил это дело. Появилось и много самостоятельных этюдов и книг по этому вопросу, в Германии стали регулярно издавать каталоги или библиографические справочники по «Дарвинизму»...»

Дарвинизм - слово новое, непривычное, поэтому он берет его в кавычки. И чувствуется, оно не только удивляет, но и немножко забавляет его.

С большим интересом, внимательно следили за победным распространением дарвинизма Маркс и Энгельс. Они сразу оценили его значение. Вскоре после выхода «Происхождения видов» Энгельс писал Марксу: «...Эта книга дает естественно-историческую основу нашим взглядам». Создатели теории исторического материализма будут часто ссылаться на труды Дарвина. Они указывали и на допущенные им промахи, особенно на неудачные, искажавшие смысл его учения ссылки на Мальтуса.

Энгельс писал в «Диалектике природы», что борьбу за существование следует резко ограничить только той, какая действительно происходит от перенаселения среди растений и на низшей ступени развития животного царства. «Но необходимо строго отличать от этого те случаи, где виды изменяются, старые из них вымирают, а их место занимают новые, более развитые, без наличия такого перенаселения... Взаимодействие мертвых сил природы включает гармонию и столкновение; взаимодействие живых существ включает сознательное и бессознательное сотрудничество, а также сознательную и бессознательную борьбу. Нельзя даже в растительном и животном мире видеть только одностороннюю «борьбу».

Недостаточно четко выраженные мысли Дарвина требовали, по мнению Маркса и Энгельса, уточнения и развития, но это вовсе не умаляло великого значения его открытий. На похоронах Маркса Энгельс сравнит переворот, произведенный в умах великим революционером, с тем, какой совершил Чарлз Дарвин.

«Я весь в огне от работы!»

Идеи Дарвина победно завоевывали весь мир. «Это умственное движение не ограничилось одним естествознанием; оно охватило и другие области знания: философы, историки, психологи, филологи, моралисты приняли в нем живое участие. Как всегда случается при обсуждении вопросов, представляющих такой всеохватывающий интерес, к голосу холодного разума присоединился и голос страстей. В ожесточенной схватке сшиблись самые противоположные убеждения, самые разнородные побуждения. Трезвый критический анализ сталкивался с фанатическим поклонением; открытая справедливая дань удивления перед талантом встречалась с худо затаенной мелкой завистью; всеохватывающие обобщения и напускной скептицизм, фактические доводы и метафизические доказательства, бесцеремонные обвинения в шарлатанстве и такие же бесцеремонные обвинения в скудоумии, насмешки, глумление, восторженные возгласы и проклятия, - словом, все, что могут вызвать слепая злоба врагов и медвежья услуга друзей, примешалось для того, чтобы усложнить исход этой умственной борьбы. И среди этого смятения, этого хаоса мнения и толков один человек сохранил невозмутимое, величавое спокойствие, - это был сам виновник этого движения - Дарвин» (Тимирязев).