Вслепую
Шрифт:
Словно содранная до мяса кожа — рана, нанесенная поступком Себастьяна, еще не скоро затянется. Все верно, чтобы причинить вред любым непростительным заклятьем, нужно по-настоящему желать этого: наслаждаться чужими смертями, ликовать от причинения боли. Но Элис не нужна Авада, чтобы убить, она делает это с помощью беспрекословного подчинения, мощной Бомбарды и силы древней магии, что способна распылить в прах даже дракона.
— Клянусь, что никогда не использовала это заклинание, даже не знаю его. И я не убивала невинных, все эти люди и гоблины нападали на деревни, терроризировали
— Ради блага, да? — перебивает он, почти выплевывая слова. — Мне было десять, когда я впервые применил Круциатус. «Жизнь грязнокровок ничего не стоит, — уверяли меня, — умереть от рук истинных волшебников — вот их благо».
— Я защитила Хогвартс, когда напал Ранрок. Это было нужно всем нам.
— Да. Но попробуй сказать, что ни разу не причиняла вреда случайно, просто не подумав или заигравшись собственным превосходством. Скажи это, и я забуду все, что наговорил тебе.
Элис не знает наверняка. Она уничтожала логова браконьеров, даже не задумываясь, кто мог в них быть, виновны ли они были. А Руквуд мог шантажировать людей, так что в его банде вполне могли оказаться и простые жертвы. И почему перед человеком, который даже никогда не увидит её, она не может соврать?
— Не знаю.
— Как я и полагал. Но хоть в этом ты лучше Себастиана: не придумываешь глупых оправданий своим поступкам. А теперь оставь меня.
Она близка к тому, чтобы его послушать, не вмешиваться в его жизнь и убеждения. Но представляя, как наощупь будет искать выход из этой мрачной спальни, Элис понимает, что не может уйти, не сейчас. Как не смогла уйти в Крипте, как не позволила игнорировать его письмо. Ведь мир Оминиса точь-в-точь как эта комната — заполнен тьмой. Абсолютной. Беспросветной.
— Я уеду утром, если ты пожелаешь. И у вас с отцом даже останется время, чтобы провести его со старшими братьями в Лондоне. Уверен, что хочешь потратить остатки каникул на тех, кто пытал тебя в детстве?
Грязный прием, который Элис не стесняется использовать. Если она уйдет сейчас, Оминис вновь останется один. В этот раз действительно один. Анна не вернется в этом учебном году, она уже пошла на поправку, но на лечение уйдет время. Себастьяна он не простит, и зная, как «легко» Оминис сходится с людьми, Элис не сомневается — он не подпустит к себе никого.
— Как… ты узнала? — вихрящийся комок внутри Оминиса в темноте отчетливо пульсирует, подтверждая утренние догадки: как бы он ни боялся отца, братьев он боится куда сильнее.
— При единственном упоминании о них, твоя палочка погасла. Ты можешь ненавидеть меня, но я действительно хочу помочь.
— И как же ты собираешься помочь мне выжить в собственной семье? Я даже не могу сбежать от них…
— Так перестань бегать, — она подходит ближе, чувствуя его дрожь, и делает то, что не может объяснить даже самой себе — обнимает за шею, легко привстав на цыпочки, замирает на его плече.
— Если хочешь выжить, — шепчет Элис ему в самое ухо, дивясь собственной дерзости и тому, что Оминис не пытается ее оттолкнуть, — стань частью своего наследия. Будь хитрее, будь изворотливее. В логове змей выживают только змеи. Ты ведь потомок самого Слизерина,
========== Слабость ==========
Мелкий дождь стучит по стеклу, напоминая о начале осени. Элис впервые в Хогвартс-экспресс, в этом году ее появление, к счастью, станет самым обычным, без драконов, Гринготтса и чужих смертей. Оминис, сидящий напротив, весьма правдоподобно изображает зрячего — повернул голову к окну, сосредоточился на пейзаже. Он повторяет этот трюк каждый раз, когда Элис пытается наблюдать за ним. Теперь она часто этим занимается: смотрит, как он двигается, как разговаривает, как пытается её презирать. Простить не может, смириться тоже, но больше не отталкивает.
Не сказать, что у них было много непринужденных бесед за четыре дня в замке. Едва ли они вообще разговаривали, коротая часы по разные стороны обширной библиотеки Мраксов. Зато она узнала, как ему вообще удается читать — его поистине уникальная палочка показывала слова, а в дополнение отец приобрел перо, способное при некотором ментальном усилии записывать все, что Оминис пожелает. Различает ли он цвета, или ему вообще неведомо такое понятие? Как он целится заклинаниями, как ориентируется в пространстве? У Элис еще тысяча вопросов, о том, как он воспринимает мир, будучи лишен зрения, но когда она рядом с ним, задать их кажется почти бестактным.
Вагоны постепенно начинают заполняться оживленными голосами и топотом, каждый толкает свои и чужие чемоданы, хлопают крыльями совы в клетках. Они с Оминисом избежали этой суматохи, прибыв на полчаса раньше и забравшись в вагон первыми. Обычно на перрон не пускают сразу по прибытию поезда. Если ты, конечно, не Мракс.
— Элис! — Нацай Онай, чуть не проскочившая мимо, внезапно забегает в купе и бросается на шею. — Я писала тебе все лето, почему ты не ответила?
— Была в разъездах с родителями, совершенно позабыла про почту, — ложь слетает с губ легко, как и фальшивая улыбка.
Школьная «подруга» усаживается рядом, мгновенно заполняя пространство своей энергией, что-то щебечет про то, как провела каникулы, но Элис едва слушает, задыхаясь от нахлынувшей духоты. В прошлом году она, пожалуй, была слишком отзывчива. И ведь не собиралась решать чужие проблемы, но у Нацай откуда-то были сведения о приспешнике Руквуда. Ввязавшись в это опасное дело по глупости, мисс Онай даже самоотверженно бросилась под Круцио ради Элис, чего никогда бы ни сделала, испытай это заклятие на себе раньше.
— Натти, пойдем, — незнакомая гриффиндорка пытается вытянуть Онай за руку, — поболтаете потом, не видишь что-ли, с кем она? — многозначительным взглядом она указывает на Оминиса, который выглядит так, словно не только слеп, но еще и глух.
— Еще увидимся, — Нацай убегает со своей подругой, а Элис с облегчением выдыхает — даже дом потомков Слизерина видится ей желаннее, чем восьмичасовая поездка до Хогвартса в компании Онай.
Профессор Фиг настаивал на общении со сверстниками, полагая, что с их помощью Элис быстрее вольется в общество, а она не противилась — так она могла казаться «обычной». Теперь Фиг мертв, и притворство становится излишним.