Вспомни о Флебе
Шрифт:
Йелсон сняла шлем, взъерошила пальцами коротко подстриженные волосы и посмотрела вверх и вокруг. Яркий жёлто-белый свет, льющийся с потолка станции, заставил её прищурить глаза.
— Ну! — Юнаха-Клосп подлетел к Хорзе. Корпус машины сверкал. — Где точно этот прибор, который мы ищем? — Машина придвинулась ближе к лицу Хорзы. — Твой сенсор его регистрирует? Он здесь? Мы нашли его?
Хорза ладонью отодвинул машину в сторону.
— Дай мне время, робот. Мы ведь только пришли. Я включил ток или нет? — Он шёл дальше, сопровождаемый Йелсон, которая все ещё осматривалась, и Вабслином, который тоже делал большие глаза, которые главным образом касались сверкающего
— Что ты тянешь? Тебе ведь достаточно только посмотреть на экран. Ты сможешь на нём опознать мозг или нет? — Робот приблизился и опустился, чтобы посмотреть на регуляторы и маленький экран на манжете скафандра Хорзы. Хорза отпихнул его в сторону.
— Я принимаю помехи от реактора, — сказал Хорза Вабслину. — С этим мы справимся.
— Осмотри-ка ремонтную зону. Разведай её! — посоветовала машине Йелсон. — Будь полезным!
— Он не работает? Я прав? — возликовал Юнаха-Клосп. Он держался вровень с Хорзой, всё время поворачиваясь к нему передом и летя задом наперёд. — Этот трёхногий безумец разбил сенсор массы на поддоне, и теперь мы слепы. Мы опять на первом игровом поле, верно?
— Нет, — нетерпеливо возразил Хорза, — совсем нет. Мы отремонтируем сенсор. А ты не мог бы для разнообразия сделать что-нибудь полезное?
— Для разнообразия? — переспросил Юнаха-Клосп тоном, в котором слышалось оскорблённое чувство. — Для разнообразия? Ты забыл, кто спас вам всем жизнь, когда наш сладкий маленький идиранский контактер начал буйствовать?
— Ну хорошо, робот, — прошипел Хорза сквозь зубы. — Я сказал «спасибо». А теперь ты бы мог осмотреть станцию, на тот случай, если там есть на что посмотреть.
— Например, мозг, который ты не можешь обнаружить этим бесполезным сенсором? А что собираетесь делать вы, пока я работаю?
— Отдыхать, — ответил Хорза. — И думать.
Он остановился перед Ксоксарлом и осмотрел его путы.
— О, великолепно, — надменно заявил Юнаха-Клосп. — Что же не даёт вашим раздумьям принести фантастические результаты…
— К чёрту, Юнаха-Клосп! — Йелсон тяжело вздохнула. — Можешь уйти или остаться. Только заткнись!
— Понятно! Хорошо! — Юнаха-Клосп отступил назад и поднялся вверх. — Тогда я ухожу совсем! Я немедленно… И он улетел. Хорза крикнул ему вдогонку:
— Прежде чем уйти, скажи, ты не слышишь никакой тревоги?
— Что? — Юнаха-Клосп остановился. Вабслин с мучительным выражением на лице оглядел блестящие стены станции, будто пытаясь услышать частоты, на которые его уши не были рассчитаны.
Юнаха-Клосп мгновение помолчал, потом ответил:
— Нет. Ничего тревожного. Я пошёл. Осмотрю второй поезд. Вернусь, когда мне покажется, что вы в более любезном настроении.
Он повернулся и умчался прочь.
— Доролоу смогла бы почуять тревогу, — пробормотал Эвигер, но никто его не слышал.
Вабслин смотрел на поезд, блестевший в свете станции и сиявший, как и сама станция перед ними.
…что это? свет? или мне кажется? я умираю? умираю? сейчас, так рано я думал, что ещё поживу, и я не заслужил этого…
свет! это свет!
я снова могу видеть!
В собственной крови, растёкшейся по холодному металлу; с разбитым и искалеченным телом. Он открыл свой неповреждённый
Тело как тёмная и чужая страна боли, континент муки.
…Остался один глаз. Одна рука. Одной ноги не хватало, просто обрублена. Вторая парализована, а третья сломана (чтобы быть совершенно уверенным, он попробовал ею пошевелить. Боль прожгла огнём, как молния затенённую землю, которая была его телом и его болью), а моё лицо… моё лицо…
Он чувствовал себя раздавленным насекомым, которое дети оставили лежать после ужасной игры. Они сочли его мёртвым, но он устроен иначе, чем они. Несколько дырок ничего не значили; ампутированная конечность… ну, его кровь не брызнула, как у них, когда им отрывают руку или ногу (он вспомнил записи о вивисекциях человека), а у солдата не бывает шока, вовсе не то, что при их убогой, мягкой и дряблой плотской системе. Ему выстрелили в лицо, но луч или пуля не пробили внутреннюю роговую оболочку мозга и не перебили ни одного нерва. То же и с глазами. Они были выбиты, но вторая сторона лица осталась неповреждённой, и он всё ещё мог видеть.
Так светло. Его взгляд прояснился, и он смотрел, не двигаясь, на потолок станции.
Он буквально чувствовал, как медленно умирает. Это было какое-то внутреннее знание, которого у них, вероятно, тоже не было. Он чувствовал, как его кровь медленно вытекает внутрь тела, чувствовал нарастающее внутреннее давление и как кровь слабо просачивается сквозь разрывы в роговой оболочке. Останки скафандра помогли бы ему, но не спасли. Внутренние органы отключались один за другим. Желудку не переварить последней пищи, а передний лёгочный мешок, в нормальных условиях содержащий насыщенный кислородом аварийный запас крови на случай, если телу придётся мобилизовать последние силы, опустел; ценное горючее было растрачено в заведомо проигранном бою, который его тело вело против падающего кровяного давления.
Смерть… я умираю… Какая разница, как это случится, в темноте или на свету?
Великий Боже, павшие товарищи, мои дети, мой напарник… лучше ли вам видно меня в этом глубоко погребённом в земле чужом блеске?
Моё имя Квейанорл, Великий Боже, и…
Мысль эта прожгла ярче боли, которую он ощутил, когда попытался пошевелить своей раздроблённой ногой, ярче тихого, уставившегося на него в упор света станции.
Они говорили, что отправятся к станции «семь».
Это последнее, что он помнил, кроме облика одного из них, летевшего к нему по воздуху. Должно быть, того самого, который выстрелил ему в лицо; он не помнил, как это случилось, но пришёл к этому выводу… Существо было послано удостовериться, что он действительно мёртв. Но он жил, и ему как раз пришла одна мысль. Дело будет очень сложным, даже если ему удастся воплотить мысль в действие, даже если удастся переместить своё тело, даже если всё получится… Но тогда он сделает хоть что-нибудь, и что бы ни случилось, это будет достойный конец для воина. А это стоило боли.
Он быстро зашевелился, чтобы не переменить решения. Потому что знал, что времени осталось совсем мало (если вообще уже не было поздно…). Мечом пронзила боль.
Из разбитого, окровавленного рта вырвался крик.
Никто его не слышал. Крик отразился эхом в освещённой станции. Потом воцарилась тишина. В его теле все трепетало от отзвуков боли, но он почувствовал, что свободен. Сварной шов из крови был разорван. Он мог двигаться; при таком свете он мог двигаться.
Ксоксарл, если ты ещё жив… возможно, я скоро сделаю маленькую неожиданность для наших друзей…