Встреча выпускников
Шрифт:
— Потому что он считает, что именно девушка всё и совершила.
— Да, но зачем это ему? Он ослеплён любовью к ней, он думает, что она — совершенство, и всё же просто потому, что он находит её носовой платок в спальне, он немедленно становится убеждённым — на основе свидетельств, по которым не повесили бы даже собаку, — что она не только является любовницей Винчестера, но и убила его совершенно дьявольским способом. Конечно, это может быть одним из проявлений любви, но…
— Но вы хотите сказать, что это —
В этих её словах вновь прозвучало старое негодование и желание нанести жестокий удар, чтобы увидеть, как он вздрогнет.
— Нет, — сказал он, — я рассматривал вопрос обезличенно.
— То есть, научно.
— Да, пожалуй… Просто с конструктивной точки зрения я не чувствую, что поведение Уилфрида достаточно обосновано.
— Хорошо, — сказала Харриет, вновь успокаиваясь, — рассуждая научно, я признаю, что Уилфрид — самый паршивый и самодовольный дурак во всём мире. Но если он не спрячет носовой платок, то где мой сюжет?
— Не могли бы вы сделать Уилфрида одним из тех болезненно добросовестных людей, которые воспитаны в понимании, что всё приятное должно быть неправильным, и поэтому, если он верит, что девушка — это ангел света, то именно вследствие этого она должна быть виновной. Дайте ему пуританского отца и религию с отблесками адского огня.
— Питер, а это идея.
— У него, видите ли, мрачное убеждение, что любовь греховна сама по себе, и что он может очиститься только взяв на себя грехи молодой женщины и погружаясь в страдания… Он всё ещё останется самодовольным дураком, причём патологическим самодовольным дураком, но всё же станет более последовательным.
— М-да, это было бы занятно. Но если я дам Уилфриду все эти сильные и живые чувства, он нарушит равновесие всей книги.
— Для разнообразия вы могли бы бросить заниматься составлением мозаики сюжета и просто написать книгу о людях.
— Я боюсь пытаться, Питер. Это слишком близко к сердцу.
— Но это было бы самым мудрым поступком, который вы можете совершить.
— Написать и избавиться от этого?
— Да.
— Я подумаю об этом. Но это причинило бы адскую боль.
— Какое это имеет значение, если в результате получится хорошая книга?
Она была озадачена — не тем, что он сказал, а тоном высказывания. Она никогда не предполагала, что он относится к её работе так серьёзно, и, конечно же, не ожидала, что он выскажет это безжалостное мнение. Мужчина — защитник? Он был такой же хороший защитник, как консервный нож.
— Вы ещё не написали, — продолжал он, — книги, которую могли бы написать, если бы попытались. Вероятно, вы не могли написать её, когда были слишком близки к событиям. Но сейчас вы смогли бы это сделать, если…
— Если хватит духа?
— Точно.
— Не думаю, что смогу взглянуть в лицо всему этому.
— Сможете. И вы
— Проклятый Уилфрид!.. Хорошо. Я попробую. Во всяком случае, я выбью опилки из этого Уилфрида.
Он снял правую руку с весла и протянул её к ней, извиняясь.
— «Всегда излагающего кому-то с изящной дерзостью, как надо жить». Извините.
Она приняла и руку, и извинение, и они мирно поплыли дальше. Но это правда, подумала она, что во всём происходящем было нечто большее. Она была сильно удивлена каким-то недостатком собственной злости.
Они распрощались у задней двери.
— Доброй ночи, Харриет. Завтра я возвращу вашу рукопись. Во второй половине дня вам подходит? Я должен буду обедать с молодым Джеральдом, где мне придётся играть роль сурового дядюшки.
— Тогда приходите примерно к шести. Большое спасибо и доброй ночи.
— Я у вас в долгу.
Он вежливо подождал, пока она закрывала и запирала тяжёлые ворота. «И та-а-ак (с приторной интонацией), — во-о-ро-о-та монастыря закрылись за Со-о-ней!»
Театральным жестом он ударил себя по лбу и, испустив мучительный крик, резко отпрянул назад, почти оказавшись в объятиях декана, которая подошла со стороны дороги своим обычным быстрым шагом.
— Поделом ему, — сказала Харриет и поспешила по дорожке, не дожидаясь развязки.
Когда она легла в кровать, ей вспомнилась импровизированная молитва действующего из лучших побуждений, но непоследовательного викария, которую она услышала однажды и с тех пор не могла забыть:
— Господи, научи нас смотреть в лицо нашему сердцу, как бы это ни было трудно.
16
Пусть сон свободен будет твой
От бурь и от тревог,
Пусть ниспошлёт тебе покой
Благословенный Бог,
И пусть Господь тебя хранит
От нечисти, что ночь таит.
— О, мисс!
— Простите, что приходится вас беспокоить, мадам.
— Господи, Кэрри, что такое?
Когда ты лежишь с открытыми глазами приблизительно в течение часа, задаваясь вопросом, как переделать Уилфрида, не разбивая в пух и прах сюжет, и только-только начинаешь проваливаться в беспокойный сон, где тебя преследуют забальзамированные тела герцогов, немного раздражает, если тебя вдруг выдёргивают из него две взволнованные и даже немного истеричные служанки в халатах.
— О, мисс, декан просила нас прийти и сказать вам. Энни и я, мы так напуганы. Мы почти поймали это.