Встреча выпускников

Сэйерс Дороти Л.

«Корзинка с продуктами, — сказал Уимзи, — позади вас в носу лодки». Они поставили плоскодонку под пёструю тень нависающей ивы немного ниже левого берега Айсис. Здесь людей было меньше, а те, что появлялись, проплывали мимо на некотором расстоянии. Именно здесь, если где-нибудь вообще, они могли надеяться на сравнительное спокойствие. Поэтому это было несколько больше, чем обычное раздражение, когда Харриет с термосом в руке увидела приближающуюся тяжело нагруженную плоскодонку. «Мисс Шустер-Слатт и её банда. О, Боже! И она утверждает, что знакома с вами». Их шесты были глубоко воткнуты по обоим бортам лодки, спасение было невозможно. Американский контингент неудержимо надвигался. Вот они уже

рядом. Мисс Шустер-Слатт взволнованно закричала. Пришла очередь Харриет краснеть за своих друзей. Однако мисс Шустер-Слатт с невероятной скромностью принесла извинения за своё вторжение, представила обе стороны друг другу, выразила уверенность, что она ужасно мешает, напомнила лорду Питеру об их прошлой встрече, признала, что он поглощён слишком приятным занятием, чтобы захотеть тратить время на неё, выплеснула целый поток восторженного энтузиазма по поводу размножения достойных, вновь резко напомнила о собственной бестактности, сообщила лорду Питеру, что Харриет — прекрасный человек и очень мила, и одарила каждого из них сигнальным экземпляром её нового анкетного опроса. Уимзи слушал и отвечал с неизменной учтивостью, в то время как Харриет, которая страстно желала в этот момент, чтобы Айсис вышла из берегов и утопила их всех, завидовала его самообладанию. Когда, наконец, мисс Шустер-Слатт удалилась вместе со своей свитой, предательская вода ещё долго доносила до них её пронзительный голос:

— Ну, девочки! Разве я не говорила вам, что он — совершенный английский аристократ?

В этот момент даже весьма выдержанный Уимзи упал среди чашек и истерично захохотал.

— Питер, — сказала Харриет, когда он прекратил издавать петушиные вопли, — ваше непобедимое добродушие просто раздражает. Я выхожу из себя, когда вижу эту в общем-то безвредную женщину. Выпейте ещё чаю.

— Думаю, — мрачно сказал его светлость, — что мне пора прекратить быть совершенным английским аристократом и стать, наконец, великим детективом. Судьба, кажется, превращает мой однодневный роман в сплошной фарс. Если это — ваше досье, позвольте взглянуть. Посмотрим, — добавил он со слабым смешком, — что вы за детектив, когда работаете в одиночку.

Харриет вручила ему блокнот и конверт, содержащий анонимные записки, каждая из которых, где только возможно, была снабжена датой и подробностями её появления. Сначала он исследовал документы по отдельности и очень тщательно, не проявляя удивления, отвращения и вообще никаких эмоций сверх внимательного интереса. Затем он вновь поместил их в конверт, набил и закурил трубку, устроился на подушках и занялся её рукописью. Он читал медленно, время от времени возвращаясь, чтобы проверить дату или какую-то деталь. После первых нескольких страниц он поднял голову, чтобы заметить:

— Я скажу одну вещь по поводу написания детективной беллетристики: вы знаете, как сложить историю и как упорядочить доказательства.

— Спасибо, — сухо сказала Харриет, — похвала от сэра Хьюберта — это действительно похвала. [88]

Он продолжал читать. Его следующим замечанием было:

— Я вижу, вы сняли подозрения со всех слуг в крыле скаутов на основании лишь одной запертой двери.

— Я не настолько примитивна. Когда вы дойдёте до эпизода в часовне, вы поймёте, что они отброшены по другой причине.

88

Цитата из пьесы Томаса Мортана «Лечение головной боли».

— Прошу прощения, я совершил фатальную ошибку, пытаясь построить теорию до того, как изучил все факты.

Приняв упрек, он вновь погрузился в молчание, а она изучала его полуотвернувшееся лицо. Если рассматривать его просто как некий фасад, к этому времени оно уже стало для неё вполне привычным, но теперь она видела некоторые детали, увеличенные той линзой, которой стали её собственные мысли. Плоская основа, прекрасный орнамент в виде завитков уха и высокий череп. Блеск коротко подстриженных

волос там, где мускулы шеи напряглись, удерживая голову. Небольшой серповидный шрам на левом виске. Лёгкие весёлые морщинки в уголках глаз и опущенные на внешних концах веки. Золотистый оттенок на скулах. Широкие ноздри. Почти незаметные капельки пота на верхней губе и крошечный мускул, подёргивающий уголок чувственного рта, небольшое покраснение от солнца светлой кожи над границей белого ниже горла. Небольшая ямка выше ключицы.

Он взглянул на неё, и она немедленно залилась краской, как если бы её опустили в кипящую воду. Казалось, через смущённые глаза, которые смотрели и не видели, и уши, в которых словно раздавалась барабанная дробь, в неё входит нечто огромное. Затем туман рассеялся. Его глаза снова были прикованы к рукописи, но он дышал так, как будто только что бежал изо всех сил.

«Итак, — подумала Харриет, — это случилось. Но случилось уже давно. Единственная новизна состоит в том, что теперь я вынуждена признаться в этом себе самой. Хотя я и так уже это понимала в течение некоторого времени. А он-то знает? После всего, что произошло, у него найдётся очень мало оправданий, чтобы не знать. Но похоже, он просто отказывается это видеть, и это что-то новенькое. Если так, будет легче сделать то, что я собиралась сделать».

В замешательстве она смотрела на покрывшуюся рябью воду. Но она ощущала каждое его движение, каждую страницу, которую он переворачивал, каждый его вздох. Казалось, она чувствовала по отдельности каждую косточку в его теле. Наконец он заговорил, и она удивилась, как могла она спутать его голос с чьим-то ещё.

— Итак, Харриет, это действительно некрасивое дело.

— Да уж. И это просто не может продолжаться, Питер. У нас не может быть новых жертв, напуганных так, что они готовы броситься в реку. Выйдет ли всё это на всеобщее обозрение или нет, — нужно это остановить. Иначе, даже если больше никому не причинят боль, мы все сойдем с ума.

— Это и есть самое худшее.

— Скажите, Питер, что мы должны сделать.

Волшебное взаимопонимание опять исчезло, остался лишь его знакомый ум, который жил и так любопытно сверкал на фоне странных особенностей поведения.

— Так, имеются две возможности. Можно повсеместно расставить шпионов и ждать, чтобы схватить этого человека во время следующей атаки.

— Но вы не представляете, насколько это место трудно патрулировать. А это ужасное ожидание. И предположим, что мы её не поймаем, и случится что-то ужасное.

— Я согласен. Другой и, я думаю, лучший путь состоит в том, чтобы по мере возможности напугать эту сумасшедшую и чтобы она на время затаилась, а за это время раскопать мотивы, которые за всем этим стоят. Я уверен, что это не простая слепая злоба, в этом деле есть метод.

— А разве мотив не слишком очевиден?

Он задумчиво посмотрел на неё, а затем сказал:

— Вы напоминаете мне очаровательного старого тьютора, теперь уже покойного, чьей узкой специализацией были отношения папства и Англиканской церкви в некий исторический промежуток времени, который я не могу вспомнить точно. Как-то в круг предметов, относящихся к истории, был введён некий специальный предмет, близкий к этой теме, — естественно, старикану поручили его вести и очень хорошо сделали. Но было замечено, что никто из студентов из его собственного колледжа не ходил на его занятия, а причина заключалась в его чрезмерной честности: он сам искренне отговаривал своих учеников выбрать этот предмет из страха, что его агитация могла бы повлиять на их решение.

— Какой очаровательный старый джентльмен! Мне льстит сравнение, но я не вижу, в чём тут соль.

— Правда? Разве не факт, что, более или менее, придя к мысли, что за всем этим стоит проблема безбрачия, вы нетерпеливо заселили наш монастырь всякими пугалами? Если вы хотите обойтись без личных чувств, то и обходитесь без них. Не бросайтесь сломя голову в гипотезу, что вы имеете дело с проявлениями, описанными Фрейдом.

— Мы говорим не обо мне и моих чувствах. Мы говорим об этом скотском происшествии в Колледже.