Встречаются во мраке корабли

Хондзыньская Зофья

Бес тем временем бросил Филипа и теперь здоровался с ней, тыча ей в рот свои черные баки. Филип вернулся с полотенцем.

— Я отвернусь, а ты сунь его в брюки. Готово?

— Готово… Пошел ты к черту!.. Возьмите его, пожалуйста. С этим гипсом у меня на него сил не хватает.

— Без гипса тоже не хватит. Весь день на цепи его держать грех, а спустишь — он с кем угодно в момент справится. Очень сильный, скотина. Его вся Королевская гора знает. Зато от воров наверняка не способен устеречь, в жизни никогда никого не укусил. Всеобщий любимец. Мой он, собственно, только когда на цепи, а стоит спустить — поминай как звали. И всюду ему жрать дают. Попрошайка, живущий своим обаянием.

Иди, негодяй, ни на грош в тебе амбиции.

«На пенсии он, что ли? — подумала Эрика. — Десять утра — и дома?.. Хотя нет, пенсионером не выглядит».

Через полчаса все разъяснилось. Филип встал.

— Ну, мне пора, надо пойти привязать Беса, дать ему пожрать, запереть дом и — в школу.

«Учителишка», — подумала она, и дружелюбие ее мгновенно улетучилось. Географ или историк. И это приятель Ядвиги? Старый уродливый учителишка?

— Скажи Ядвиге, что забегу около восьми. Привет.

— До свидания.

(Ишь, туда же, «привет»! Нечего приятеля разыгрывать, дедуля.)

Когда он вышел, Эрика принялась читать, но, хотя книжка была интересная, никак не могла сосредоточиться. Не понимала, что с ней происходит, потому что ей еще неведомо было состояние, когда человек торопит время, то и дело поглядывая на часы (лишь секундная стрелка подает на них признаки жизни), состояние, которое люди, даже самую малость счастливее ее, познают так рано, — состояние ожидания! Эрика не сознавала, что она ожидает Ядвигу, хотя все в ней ждало: глаза, нервы, сердце. Время от времени являлась Юзефова (она скучала и жаждала общения), и Эрика в душе проклинала ее. Ей было совершенно безразлично, что говорит старуха, пока из словесного потока в ухо ей не ударяло единственное слово, которое она тут же вылавливала: «Ядвися». Тогда она слушала пару следующих фраз. «Ядвися сказала тогда его жене…» Слова плавились, очень долго их не было слышно, старуха раскрывала рот, странным образом напоминая ту курицу на грядке, и клевала, клевала. «Кыш!» — хотела бы сказать ей Эрика и вдруг слышала: «На Ядвисю никто зла не держит, все хорошо знают…» — и снова серость бессмысленных слов.

— Я страшно спать хочу, пани Юзефова, как вы думаете, могла бы я поспать часок?

А потом этот час полусна, полураздумья: вот сейчас придет Ядвига, она уже тут, сидит подле нее на шезлонге, что-то говорит, что-то приносит, за чем-то идет в дом, но через минуту вернется… Придя около четырех с работы, Ядвига застала Эрику спящей. Она постояла немного, глядя на девочку, потом сделала какое-то неуловимое движение, и Эрика открыла глаза. Ядвига стояла рядом, улыбаясь карими глазами, она бросила ей коробку сигарет и букетик незабудок, которые рассыпались по пледу.

— Ну как, девочка? — обратилась к ней Ядвига так, будто они всю жизнь жили вместе. — Все в порядке? Филип был? Вы познакомились? Обед съедобный?

Эрика кивала головой, не совсем еще проснувшись. Ведь если бы проснулась, сразу началось бы что-то плохое, ужасное, а тут так приятно. Значит, это все еще сон…

— С Юзефовой как бог даст. Ей уж за семьдесят, нюха никакого, поставит что-нибудь на плиту и забудет; дым коромыслом — тут лишь до нее доходит, что пригорело. Чем она тебя в обед кормила?

— Не… не знаю… а… чем-то со свеклой.

— Вряд ли блюдо было изысканное, если ты даже не знаешь, что ела. А Филип приходил, говоришь?

— Мгм.

— Ну и как он тебе показался?

Эрика не сразу нашлась что ответить.

— Это ваш приятель, да?

— Твой.

— Мой?

— Нет, не твой, а «твой», а не «ваш».

Обе рассмеялись.

— Да, мой приятель. Верный и преданный.

Помолчав, Эрика спросила:

— А что он

преподает?

— Неужели не успел похвастаться? Рисунок.

— Ага…

— Стой-ка. Что-то я сейчас припоминаю, Павел… — Лицо Эрики помрачнело, и Ядвига сразу изменила подлежащее: — Марыся говорила мне о твоих рисунках. Давно ты этим занимаешься?

— Не о чем говорить, просто так, мажу.

— Но любишь? Нравится тебе? — И, не дождавшись ответа: — Знаешь что? Во всяком случае, надо вот что сделать: покажи свои рисунки Филипу.

— В какой школе он преподает?

— В школе изобразительных искусств.

— А что это за школа? — как бы между прочим, спросила Эрика.

— В Лазенках находится.

— Высшая?

— Он сам тебе все это расскажет, его хлебом не корми, дай поговорить о школе. А что?

В самом деле, а что? Она и сама толком не знала. Что-то мелькнуло в голове, зажглось и тут же погасло; так человек на мгновение перестает видеть, не сознавая, что он моргнул. Всякого рода чудеса, счастливое совпадение обстоятельств, события — все это случается с другими, но не с ней… «Хэпи-энд»…

Ну конечно, школа изобразительного искусства, держи карман шире…

Ядвига взглянула на нее, и Эрика поняла, что она знает. Только бы ничего не сказала. Только бы не нача…

— Что тебе, покажи ему свои рисунки, и все тут. Если они нестоящие, он так напрямик тебе и скажет. Филип бывает убийственно правдив в некоторых вопросах.

— В каких?

— Когда речь идет о так называемом искусстве.

— Через маленькое «и»?

— Даже через наимельчайшее. Но если сочтет, что стоит, — на голову встанет, чтобы… — Она не докончила фразы. — Величайшая глупость не использовать представившийся случай. Не находишь?

— Не знаю. Мне никогда не представлялся.

— Но жизнь любит неожиданности. Погоди, я пойду поставлю чай, а потом на часок завалимся спать. Что может быть лучшего на свете! Словно новый абзац потом начинаешь. Точка — и с красной строки.

* * *

Точка — и с красной строки. Слова эти неоднократно вспоминались Эрике, когда она, по совету Ядвиги, ложилась днем поспать. Точка — и с красной строки. Если б такое было возможно. И сегодня она легла, но сон не приходил, и потому она предалась давнему своему развлечению, игре — ненормальной, потому что она, как слишком трудный пасьянс, никогда не «сходилась». Сегодня вторник, восемнадцатое января. Что она делала три года назад? Надумала запереться наверху, бунтовала и ненавидела. Что делала год назад? Зеленая занавеска, сознание несомненности осады, несомненности полнейшего фиаско и одиночества. Что делала месяц тому назад? Сперва боялась праздников в чужом, неприятном для нее доме, где она была «гостем», которому во что бы то ни стало надо создать праздничную «атмосферу» с «елочкой»; потом Павел предложил лыжи, потом оказалось, что… Не сметь об этом думать. Что она делала неделю назад? Ехала к чужой бабе — сегодня все нутро ее протестует против этих слов, но ведь тогда она думала именно так, — которой не знала и не хотела знать и которая имела тот единственный плюс, что освобождала ее от Свентокшисской. Ничего она не ожидала, ни на что не рассчитывала. Что она делает сегодня? Прошло только семь дней. Да, точно семь. Возможно ли такое? После Вроцлава, Варшавы, после (вычеркнутого из жизни) испытания в горах Константин представился ей иным миром. Что было бы, если б время повернуло вспять и было бы так, как раньше, то есть если бы она по-прежнему не знала Ядвиги? Или никогда бы с ней не познакомилась, не знала бы о ее существовании, или вдруг сегодня бы узнала, что Ядвига умерла или навсегда уезжает? Что бы тогда было?