Встречаются во мраке корабли

Хондзыньская Зофья

В эту минуту Эрика не думала о том, что здесь она случайно, на короткое время, через несколько недель ей снимут гипс и тогда… О дальнейшей своей судьбе она тоже не думала: сам факт существования этого дома и Ядвиги окрасил ее горизонт в иной, более светлый тон. Одно лишь было важно: этажом выше спала Ядвига. Она представила себе кровать у окна, Ядвигу, лежащую на боку, под пледом в черную клетку; а может, на кушетке, у стены, где висит картина (работы Филипа?). Ядвига лежит навзничь, открытые глаза устремлены в потолок. Комната белая, потом стены меняют цвет, становятся розовыми, кремовыми… Стол стоит наискось,

потом боком к стене. Когда она сможет, то пойдет наверх посмотреть, какая она, эта комната, какой там ковер, как в ней выглядит Ядвига, с этим исходящим от нее теплом. Тепло. Слово-то какое стыдливое, оно даже в мыслях всегда казалось смешным, пансионским, глупым, но, соотнесенное с этой женщиной, обрело свой истинный смысл, вдруг оказалось на месте, подлинное, единственное, а за ним — другие, мерзкие слова: «приласкать», «плакать», «обнять»…

Она вздрогнула — наверху послышались шаги. Верно, Ядвига уже встала. Эрика взяла сигарету и, глубоко затянувшись, впервые почувствовала, что и курит она как-то иначе: не «против», а «за», не отчаявшись, а надеясь, ожидая, для сокращения времени…

Она услышала легкий скрип лестницы, закрыла глаза.

Совершенно очевидно, встреча с Ядвигой была ее единственным жизненным шансом, походившим на чудо.

Вдруг все взбунтовалось в ней против собственных формулировок. Чудо… Откуда эта экзальтация? Что с ней происходит? Как можно с ее жизненным опытом еще раз пытаться зацепиться за кого-то, поставить свою жизнь в зависимость от чужого, случайно встреченного человека? Однако что свершилось, то свершилось — бунт бесполезен, другого выхода нет.

* * *

Подходя к автобусной остановке, она увидела Павла. Ядвигу поразило его лицо: выражение добродушия, столь свойственное Павлу, теперь начисто исчезло.

— Павлик! — Она подошла к нему. — А ты что тут делаешь?

Он вздрогнул, словно пробудился ото сна.

— Наконец-то, — сказал он. — Три дня охочусь за тобой, никак не могу поймать.

— Я ждала, что ты объявишься, но не проще ли было позвонить мне накануне на работу? Я ухожу теперь пораньше из-за…

— Звонить не хотелось, — прервал он ее. — Разумеется, это было бы проще всего, но Маня и вообще…

— Чудак ты, Павлуша, — улыбнулась Ядвига. — Ты что же думаешь, Марыся не переживает из-за тебя, не видит, что с тобой творится?..

— Не знаю, что она видит, а чего не видит, — нетерпеливо прервал он; в самом деле перед ней был какой-то новый, ранее незнакомый ей Павел. — Но мне совсем не хочется, чтобы эта история стала предметом домашнего обсуждения. А к тебе я потому явился…

— А я, пожалуй, догадываюсь, — улыбнулась Ядвига, но больше ничего не сказала.

— Ну как она там? — выдавил наконец Павел. Имя произнесено не было.

— Ей уже не больно, гипс, вероятно, перестал натирать. Целыми днями лежит себе на свежем воздухе, много читает…

Снова воцарилось молчание. Ядвига увидела, что шофер ее автобуса садится в кабину.

— А ты что, собственно, хотел узнать? — спросила она и тут же застыдилась своего недоброго тона: у Павла были красные глаза — явный признак бессонницы — и напряженное, усталое лицо.

— Не знаю… Никак не могу прийти в норму после того, что случилось… Понимаешь, у меня такое чувство, будто подобрал я в лесу птаху, выпавшую из

гнезда, а потом, «неумышленно» отрезал ей по очереди оба крыла. Да ведь от этого можно…

Он рассказал ей вкратце всю историю. Ядвига безропотно смотрела, как уходит ее автобус (при этом не такой уж набитый), но не прервала его ни единым словом, выслушала все до конца. Что верно, то верно, слушать она умела.

— …и даже не могу оправдаться. У нее просто аллергия на меня. Я хотел вернуть ей хоть немного веры в человечество, а сделал нечто прямо противоположное. Она теперь презирает меня. Когда мы несли ее тогда в такси, я чувствовал, как она цепенеет от одного моего прикосновения… Ведь нельзя же допустить, чтобы она так расценивала случившееся… Не говоря уж о моих личных чувствах… — Он глотнул, чтобы не сказать того, что просилось на язык. — Независимо от того, что я при этом чувствую, недопустимо, чтобы по чьей-то злой воле, дурости, злобности, — лицо его каменело с каждым словом, — была нанесена такая обида. Никогда уж не поверит она в дружбу… в… — он осекся.

— Э, может, все же поверит, — медленно сказала Ядвига. — Она не в такой уж плохой форме…

— Нет? — сказал он тоном, в котором Ядвига уловила не только облегчение, но и разочарование. И тут же добавил: — Но мне-то что делать…

— Чтобы вернуть свою форму? — Что это с ней сегодня? Никогда ведь злючкой не была, к тому же знала: Павел, что называется, «пал жертвой» своих благих намерений. — Не знаю, я взяла на себя только заботу об Эрике.

— Ну и как? — в голосе его было нетерпение и что-то вроде ревности.

— Ох, рано еще что-либо говорить, но вместе нам неплохо, это ясно.

— Как… по-твоему, она думает обо мне?

— Не знаю. Но сейчас было бы лучше и для тебя и для нее, чтобы она думала как можно меньше.

— А о Худом?

— О ком? Погоди, дружок, второго автобуса я уж не пропущу, а то начнется час «пик» и я вообще домой не доберусь.

— Но ты поговоришь с нею? — выдавил он, подводя ее к автобусу.

— Ничего другого не делаю, только говорю с ней.

— Не так… Я не о том…

— Не бойся, отведу от тебя обвинение в двуличии, — сказала Ядвига, прекрасно понимая, что слово это тут не к месту и что, по сути дела, не это ему важно. — Во всяком случае, постараюсь расписать ей твои дружеские чувства.

— Ну и противная же ты, — улыбнулся наконец Павел, поняв вдруг, что Ядвига подтрунивает над ним. — Была и есть противная. Хорошо хоть, что занимаешься ею.

— Я всегда на стороне женщин, — сказала она, высовываясь из автобуса, и тут до Павла дошло, что Ядвига догадалась обо всем.

* * *

Несмотря на ежедневные визиты Филипа, Ядвига больше не заводила разговор о том, что назвала тогда «использованием случая». А Эрика, хоть и потеряла с тех пор покой, ждала, что, может, этот самый случай как-нибудь сам подвернется.

И не ошиблась. Как-то вечером Филип, ежедневно приходивший ужинать, за что, как он уверял, его «заставляли» топить камин, сказал Ядвиге:

— Знаешь, теперь три раза в неделю я буду приезжать поздней. У нас в школе организовали нечто вроде консультации или подготовительных курсов. Они продлятся три месяца. И те ребята, которых мы за это время признаем достаточно способными, будут допущены в июне к экзаменам.