Встречи на Сретенке
Шрифт:
– Я пойду, Тоня...
Она удивленно уставилась на него.
– Что это вдруг?
– Зачем я тебе такой?
– вырвалось у него.
– Нет, милый, я тебя не отпущу так, - заступила она ему дорогу.
– "Зачем я тебе такой?" Ты казанского сироту из себя не строй.
Он обошел Тоню, но она опять встала перед ним. Тогда он отстранил ее и быстро вышел из комнаты. Открыв входную дверь, выскочил на лестницу и побежал. На миг обернувшись, увидел Тоню, стоящую у двери. Сейчас окликнет, подумал, но она этого не сделала. Выбежав на улицу, Володька побрел по Пироговке, но почему-то
Поначалу ему захотелось позвонить Майке. Вспомнились ее слова: звони, когда будет плохо. Но потом подумал, что не поможет ему сейчас благополучная Майка, а если расскажет ей о Тоне, возможно, обрадуется, что все так получилось... А что, собственно говоря, получилось, задал он себе вопрос. Но сразу отбросил - ему не хотелось ни о чем думать, потому что он уже понимал, что в чем-то виноват сам... Нет, Майке звонить он не будет. Ему нужен сейчас кто-то другой. И, уже сидя в троллейбусе, он знал, что едет на Колхозную к Леле...
Он ввалился с оттопыренными карманами, наполненными опять в том же магазине, и с бутылкой водки.
– Мне Лелю, - хрипло сказал он открывшей ему дверь сухонькой старушке с тонким лицом.
– Она дома?
– Кажется... дома, - неуверенно произнесла та.
– Вы подождите, я узнаю.
Володька остался стоять у двери и краем уха слышал какие-то шептания, а потом громкий голос Лели:
– Какой еще военный? Не жду я никого!
Потом она вышла, удивленно взглянула на него.
– Это ты... Чего это решил зайти?
– спросила не очень-то любезно.
– Так... Захотелось тебя увидеть.
– Ну, раз захотелось, проходи. Мать уже решила, не мой ли приперся, разволновалась... Я-то знаю, не придет, а она все надеется.
Володька прошел в маленькую, забитую вещами комнату.
– Это Володя из нашей школы, - представила его Леля матери и пригласила сесть.
– Погоди, возьми все это.
– Ба, да ты с гостинцами!
– удивилась она, забирая у него свертки. Шикуете, товарищ лейтенант.
Лелина мать сразу засуетилась, стала собирать какие-то сумки, бормоча, что ей надо в магазин, и вскоре исчезла. Володька сел на продавленный, покрытый облезшим ковром диван. Леля села напротив и спросила:
– Зачем пришел?
– Поговорить с тобой хочу...
– Давай поговорим, раз пришел...
– и посмотрела на Володьку.
– Случилось у тебя что?
– Так, ерунда...
– Случилось, - и, еще раз скользнув взглядом по его лицу, поднялась, стала накрывать на стол.
– Старая у тебя мать, - сказал Володька.
– Да, поздновато меня родила... Без меня ей бы войну не пережить. Когда под Москвой служила, посылки часто с кем-нибудь посылала. Так самое тяжелое время она и просуществовала. Ну, давай, - подняла стакан, стукнула о Володькин и лихо выпила.
– Чего смотришь? Пью по-мужицки?
– Да нет...
– Знаю, погрубела... Что ж делать, надо было подстраиваться. Пришла-то цыпочкой, недотрогой, от каждого матерного слова уши затыкала, морщилась, краснела, потом вижу - такой здесь не приживешься. Теперь могу любого мужика так послать, что обалдеет.
– Помнишь, за мной Генка из вашего класса ухлестывал? Втюрен был по уши, записками любовными завалил.
– Помню, конечно.
– Так вот, встретились с ним. Он еще в сорок четвертом по чистой вышел... Ну, шла я на встречу с какой-то надеждой, сердечко трепыхалось - а вдруг? Он мне в школе тоже нравился. А как увидел меня, так в лице изменился... Понимаешь, разочарования скрыть не смог. Я вижу, такое дело, сматываться надо поскорее. И убежала.
– Она задумалась, провела рукой по щеке.
– Неужели, Володька, я и вправду такой лахудрой стала? А?
– Что ты, Лелька, какой была, такой и осталась.
– Врешь ты... Налей еще.
Володька налил. Леля так же лихо выпила, крякнула по-мужски и раскраснелась.
– До войны по улице идешь, так мужика не было, чтоб не остановился и вслед не обернулся, а сейчас... Сейчас будто мимо пустого места проходят. Хоть бы один взглянул, - она рассмеялась.
– Так что не ври, Володька.
– Закусывай, - напомнил он, видя, что Леля ничего не ест.
– Жратвы вкусной накупил. Откуда у тебя деньги-то? Пенсию, что ли, тратишь?
– спросила, взяв кусок колбасы.
– Нет, не пенсию...
– не стал вдаваться в подробности Володька.
– Ну, говори, что с тобой, фронтовичек? Какая-нибудь фифочка от ворот поворот дала? Говори, мне можно, - добавила, усмехнувшись.
– Вроде, - усмехнулся и Володька.
– Подумаешь... Значит, утешаться ко мне пришел? А по адресу ли?
– Брось, Лелька, этот тон... Захотелось почему-то именно к тебе. Ты же своя.
Леля поглядела на него, задумалась.
– Это хорошо, что я для тебя своя. Очень хорошо.
– Она неожиданно всхлипнула, потом закрыла лицо руками и заревела уже по-настоящему.
Володьке стало нестерпимо жалко ее. Он обнял Лелю.
– Что ты, глупенькая? Выдумала все... Красивая ты, как и была. И все еще у нас впереди. Очнемся малость от этой войны и еще как заживем.
– Он гладил ее по голове, по пепельным, коротко стриженным волосам.
Она вдруг как-то жалко и беспомощно прильнула к нему, тоже обняла и приблизила к Володьке свое зареванное, мокрое от слез лицо с полуоткрытыми, словно бы ждущими губами, и он... поцеловал ее. Не мог не поцеловать, чувствуя, что нужен Леле его поцелуй как подтверждение слов, что она красивая, может нравиться, быть желанной. Володька целовал ее, а между поцелуями бормотал что-то невнятное, но хорошее и доброе. Она перестала плакать.
– Ну, хватит... Обслюнявил всю, - отодвинулась от него, улыбнулась и стала вытирать слезы.
– Успокоилась?
– Разумеется, - и потрепала Володьку по щеке.
– Какие вы все же, мужчины, идиоты... Дай подымить.
Он тоже взял папироску, закурили. Долго сидели, окутанные дымком, и молчали.
– А где твой пацан?
– спросил он наконец.
– У сестры... Маме нездоровится последние дни.
– Она лениво потянулась, поднялась и пошла к зеркалу поправлять волосы.
– Ну и видок у меня...
– Леля повернулась к нему.
– Ты иди, Володька, а то мать вернется, подумает черт-те чего.