Вся история Фролова, советского вампира
Шрифт:
– Мне бы еще прокантоваться немного, Петровна, я пока от могилы уходить не могу, – признался Фролов. – Мне плохо становится, и тоска накатывает, и я могу выть, как волк. А пойду на кладбище – полежу немного – проходит. Я осторожно буду, Петровна, мне еще немного времени надо.
– Слушай, Фролов, ты по ночам у людей кровь пьешь, а ты с ними всю жизнь прожил, – спросила Елизавета Петровна.
– Да очень просто. Они сами какие? – рассуждал Фролов. – Раз водку пьют и слезы льют, а другой раз глотки себе перерезать готовы. Чем они лучше меня?
– Они лучше тебя, Фролов, – сказала
– Да, Петровна, что да, то да, – согласился Фролов.
– А эта баба? – спросила Петровна. – С которой ты того… она как?
– Любит меня, – ответил Фролов, – аж вся дрожит, дотронешься до нее – аж вся дрожит.
– И ты у нее тоже, небось, кровь пьешь?
– У нее кровь, – ответил Фролов, – как чешское пиво. Я пробовал однажды. В смысле – чешское пиво. Чешское пиво – самое лучшее. Лучше, чем у нее, ни у кого крови нету. Я, как с ней живу, спокойно себя чувствую, а как она засыпает – кровь ее пью и сам дрожу не хуже ее.
– И тебе не жалко, что ты кровь у нее пьешь?
– Я ей скажу, она мне сама в чашку нальет и на подносе принесет, – ответил Фролов. – Я из нее когда-нибудь всю кровь выпью – она заснет навсегда, слова мне не скажет. Только будет, засыпая, руку мою держать.
– Университетские скоро в город вернутся, – заметила Елизавета Петровна. – Дней через десять-пятнадцать. Ты себе пока тихо живи, если ты еще без могилы не можешь обходиться. Потом уедешь куда-нибудь. А если кого мертвым найдут – тебе не поздоровится. Мужики рады, что тебя не слышно, не видно. А как ты себя проявишь – взбесятся хуже прежнего.
Глава 30. Участковый ночью
Участковый был женат и имел двоих детей – мальчика и девочку. Их не было дома, они находились в пионерском лагере на Чёрном море недалеко от Геленджика, куда их устроил его друг, начальник пограничной заставы.
Жена участкового работала в школе секретаршей. Летом, пока школа закрыта, помогала в бригаде овощеводов. Отпуск они с мужем планировали на август. Поехать за детьми на море, снять квартиру и покупаться-позагорать вместе. Плану этому исполниться было не суждено.
Участковый и раньше, бывало, уходил по ночам, ссылаясь на оперативную работу. От этой оперативной работы была у него внебрачная дочь в Самодуровке. Жена о ней знала. Разрешала помогать. А что сделаешь? Муж попался в целом хороший. Положение занимает, в селе его уважают, работящий, умелый, пьет в меру, не дерется, член партии, но кобель. Так ведь мужик он и есть кобель, если не больной. Можно этого прогнать, другого взять. Ну и будет он больной, лечи его. Или, опять же, он будет – кобель. Требовать от кобеля супружеской верности можно и нужно. Но в меру, не отравляя ему жизнь окончательно, иначе останешься одна с детьми. Жена участкового была женщиной умной и рассудительной.
Но теперь, когда он стал уходить по вечерам и приходить совсем поздно, а то и под утро, у нее появились нехорошие предчувствия. Во-первых, было ему за сорок, а в этом возрасте мужики дуреют. Во-вторых, эти городские понаехали, а у них бабы, как чайки, прям на лету хватают.
Он сделался мрачный. Раздражительный. Думает о своем, не делится. Разговаривает вообще мало. А как уходит, всегда пристёгивает кобуру с пистолетом, а это он раньше редко делал. В основном в табельные дни.
«Вот опять его черти несут шататься по ночам. Идет, в окне промелькнул. Вампира пошел ловить, дурья голова! Прямо тебе так вампир на ручки и упадет. Ты его в каталажку, а тебе – медаль. Совсем сдурел на старости лет. Включить что ли, что по телевизору показывают… Неспокойно на душе…»
Участковый из вечера в вечер следил за Иевлевой. И из вечера в вечер терял ее. Как он ее терял, было непонятно. Ведь он знал в селе каждый камень, каждую кочку. И он шел за ней, осторожно шел, она его точно не видела. Но… терял. Вдруг понимал, что она куда-то делась, нет ее, и искать бесполезно. Как сквозь землю провалилась, как растворилась в темноте. Нет ее. И он не может ее защитить. Должен защитить и не знает – как. А она худела изо дня в день. Становилась бледнее. Видно, Фролов ей спуску не давал, а, скорее всего, и… Даже говорить не хочется. Но и так понятно, себя ведь не обманешь, вампир он и есть вампир. А она стала лёгкая, как пёрышко, тонкая…
От одной мысли о ней у участкового в голове мутилось, кровь приливала, сердце колотилось. Как у подростка. Тоскливо, тревожно. «И член стоит, как камень твердый, / И сердце ноет от тоски». Тьфу ты, чёрт, набрался от этого алкоголика, поэта хренового, Пушкина недорезанного. Тоже ходит за ней по пятам. Она его жалеет, бутылку ему покупает, видно, что уважает, но вроде бы исключительно как поэта. Не как хахаля, а как творческую личность. Заботится, стихи выслушивает, слова восхищения и признания говорит, не скупясь, но к себе не допускает. А, может, ему и не нужно, может, ему как раз слова и бутылка нужней.
Алкоголиков участковый видел в своей жизни немало. Он хорошо понимал их. Поскольку природа сделала его не брезгливым, ему было легче им сочувствовать и даже жалеть, так как у них ведь выбора не было. Если им не помогут, они погибают. Если помогут, тоже часто погибают. Но самим перестать пить у них никогда не получается. Ори на них, сажай, бей – всё без толку.
Вот и сейчас он видел, как Иевлева вместе с этим поэтом идут по улице. Поэт втолковывал Иевлевой, что он по-настоящему великий, гениальный русский поэт, из чего следовало, что купленные перед закрытием в магазине две бутылки вина он уже успел выпить до конца.
Иевлева слушала его рассеянно и смотрела по сторонам, как будто искала кого-то. Они свернули в сторону реки, и там уже не было фонарей, и было темно. Участковый зашел на веранду столовой, откуда был виден весь склон, ведущий к реке. Он наблюдал, как они идут по дороге, поэт машет по своему обыкновению руками, довольно длинными…
Вдруг оказалось, что поэт стоит один на дороге и рассеянно оглядывается, а ее нет. Только что была – и нет. Участковый быстро пересёк поросший травой склон, поэт так и стоял на дороге.