Всячина
Шрифт:
– Залп!
И снова потоки грязной воды окатили архангела с головы до ног, скатываясь в неопрятные жирные лужи у сияющих золотом ангельских сандалий.
– Да вы, блин, с ума там посходили, что ли? Кончайте эти ваши безобразия!
– кричал Гавриил, обращаясь к хмурым лицам, смотрящим на него из амбразур.
– Что, ангелов, так вашу, никогда вживе не видели? Я же вам сейчас Михаила приведу - будете знать тогда, как обливаться! А то, ишь ведь, не нравится им главный помощник людей... Не хотят они, понимаешь, по-доброму... Открывай ворота! Открывай! Говорить
В темном подвале от крыльев Гавриила и от нимба его разлилось доброе теплое сияние, стало светло, как под лампочкой.
– Сидеть!
– рявкнул здоровый краснорожий охранник с плечами шириной в метр.
– Сидеть, так твою и перетак и два раза так!
– Спокойно, сержант, - дознаватель прошагал к своему столу, уместился на тесном стуле, протянув со стоном в сторону раненую ногу.
– Ну? Говорить будете или как и зачем?
– Прошу встречу с командованием и всем гарнизоном последней твердыни! То есть, не прошу, конечно - требую!
– Требуют они. Чуть что - сразу требуют. А сами, значит, с той стороны пришли...
– Да нет же никакой "той стороны"! И просто не было никогда!
– Ага. И войны, значит, никакой нет. И черти эти в атаку не ходят по двадцать раз на дню. И сатана здесь совершенно с краю и никак не влияет... Вы говорите, говорите. Запись идет.
– Нет, война, конечно, есть. Но - последняя. Итоговая, так сказать. А вы никак не хотите ее закончить. То есть, даже мешаете.
– Потому что жить-то всем хочется. А нам, последним оставшимся, с темными силами никогда не смириться.
– Да нет же никакой темной силы!
Из тени за спиной дознавателя выдвинулся священник, всматриваясь пристально.
– Так говоришь, темной силы нет?
– Нет!
– уверенно кивнул архангел.
– А светлой - тогда?
– И светлой - нет!
– То есть, ты - вовсе не со светлой стороны, я тебя правильно понял?
Гавриил задумался. Если темной стороны нет, то и светлой тоже - это правильно. Но сам-то он тогда - какой? То есть, что значит - какой? Такой, каким нужен своему повелителю. И не имеет значения цвет маховых перьев в крыльях. Никакого значения это просто не имеет.
– Я, - сказал он мудро, - ни с какой такой стороны. Потому что самих этих сторон просто-напросто никаких нет.
– Отрицаешь, выходит, ад и сатану, повелителя его?
– А-а-а... Я все понял! То есть, понял, что это вы просто ничего не поняли! Вы считаете, что война идет между адом и раем? Так это совсем не так! Не может быть такой войны! Это как, представьте, война между переплетным и печатным цехом в типографии. Как война между историческим и геологическим факультетом в университете.
– Говори, говори, мы слушаем тебя.
– Нет иного повелителя ада, кроме единого Вседержителя. Он же владеет и раем. И всей Вселенной. И всем, что измыслит и создаст своею волею. И сатана, которого поминаете через раз, есть один из его ангелов, наказанный и изгнанный с небес под землю, в темноту преисподней. Но это - его ангел! И подземные чертоги - тоже его! И ад, и огненные озера, и сковородки под грешниками, и Сизиф, отрабатывающий
Священник слушал, смурнея лицом и темнея глазами.
– Так ты говоришь, что черти эти - по божьему повелению в бой идут?
– Да!
– И что война эта - его личная воля?
– Да!
– радостно кивнул Гавриил.
– И мы, как ты говоришь, должны по его воле открыть ворота и сдаться? И закончится война. И больше не будет войн?
– Да! Вот же, понимаете всё!
– Посиди тут пока... Посовещаться нам надо.
...
– Что скажете, батюшка? Вы у нас главный эксперт на сегодня. Остальные совсем еще молоды, неопытны.
– Что тут можно сказать... Бог наш всемилостив, всеблаг... Но и всемогущ притом. Это мы признаем, в это верим. И если надо ему уничтожить род людской, так его воли простой хватит для того. Если же мы тут, кучка ведь нас, мало, но отбиваемся от адских орд, то - была ли на их победу воля божья? Не может же так быть, что наша оборона - сильнее божьей воли?
– Ну, ты сказанул, отче... Прости меня, грешного...
– Вот я и думаю. Думаю, выходит, засланный у нас переговорщик. Умы он нам пытается повернуть не в ту сторону. Или хочет убедить, что бог не всемогущ. Так, а кто у нас не всемогущ? С кем борется всю жизнь человек, чтобы достичь в конце идеала и попасть в райские кущи? С диаволом. С сатаной. С искусителем-змеем. Вот и выходит, что это змей прокрался к нам. Искушает. Ну, ладно...
– Так, что, опять святой водой его полить?
– Этого - бесполезно. Не вредит ему вода. То есть, вредит, конечно, но не так сильно. Этого - сжечь, полагаю. А не сгорит, так утопить. Уж оттуда-то, со дна, не выберется. Особенно, если груз хороший к ногам прикрепить.
– Но ведь - переговорщик все-таки... Нельзя ведь, вроде?
– И что теперь? Мы - последняя твердыня. Нет для нас иного конца, кроме смерти. Все одно - помирать. Так надо перед своей смертью нанести побольше вреда этим тварям. Вишь, какого к нам прислали... Белого, да блескучего. Не из последних он у них, видать. Вот его и казнить смертию самой жестокой. И пусть эти смотрят. Пусть кидаются ему на выручку. И тех всех побьем. Нам все одно отступать некуда. Пусть весь мир против нас, мы же - с богом. И никто же на ны!
Предчувствие
Ему приснилась мама. Она тихонько стучала в дверь и ласково говорила:
– Стасик, проснись! Пора идти в школу!
Он вскочил сразу. Кто-нибудь может посмеяться, но он всегда верил своей маме. Даже сейчас. Именно сейчас. И если она сказала, что уже пора - значит, пора. Хотя и темно еще на улице.
Стараясь не скрипеть полами, наступая у самой стены, он прокрался в прихожую и долго слушал. Дверь в квартире была хорошая, железная. Тут повезло ему, что ни говори. Два дня отсыпался, закрываясь на крепкий засов. Правда, ботинки все равно не снимал. Во-первых, стекло по всему полу, а во-вторых - вот такой иногда бывает сон. Срочный.