Вторая любовь
Шрифт:
Сев в постели, она лениво потянулась и зевнула, потом отодвинула москитную сетку.
У нее буквально открылся рот при виде водопада, переполняющего бассейн, огромного неба и бесконечного океана — океана, доказывающего, что «синий» это не просто обозначение цвета, а скорее понятие, объединяющее целый спектр от самой бледной бирюзы до самого темного индиго.
Выбравшись из постели, Дороти-Энн босиком прошлепала по холодным, неглазурованным плиткам на тенистую террасу, где тиковые кресла с канареечно-желтыми подушками уютно смотрели на бассейн неправильной формы.
Она растянулась в одном из них и задумалась, позвонить ли ей, чтобы принесли завтрак и кофе. А может быть, еще немного поблаженствовать
Что ж, торопиться некуда. Попозже она еще раз навестит больных гостей. А пока она может делать то, что ей заблагорассудится, или вообще ничего. Пусть даже у нее уйдет половина дня на то, чтобы решить, чем именно заняться, даже если это будет восхитительное ничегонеделание.
«Гмм, — блаженно подумала Дороти-Энн, — понятно, почему люди едут отдыхать. Сама идея сменить обстановку, уехать прочь от всего… Оказаться где-нибудь, не быть ничем связанным, оставить позади все заботы и тревоги… Это и есть рай. О, да, чистый, неиспорченный рай…»
И прежде чем она успела сообразить, веки Дороти-Энн снова смежились, и, вероятно, она опять заснула, потому что, когда женщина открыла глаза, солнце уже стояло высоко в небе и заливало светом ее бассейн.
Взглянув на часы, Дороти-Энн убедилась, что давно перевалило за полдень.
Полдень! Ничего себе! Теперь, когда она как следует проснулась, ей не пришлось долго размышлять, чем же заняться, Пляж, решила Дороти-Энн, инстинктивно и бессознательно, в ее мыслях больше не было места нерешительности. Она направится в единственно возможное место в это время дня — к воде.
Она торопливо переоделась в черный закрытый купальник и открытое, гладкое черное платье-рубашку сверху, надела черные сандалии и солнечные очки. Она насладится небрежным, ленивым ленчем под одним из палапас, этими соломенными навесами, разбросанными по всему пляжу и дающими тень. В конце концов, что хорошего в раю, если ты не насладишься его великолепием, увещевала себя Дороти-Энн с затаенным, веселым чувством вины, словно ребенок, прогуливающий школу.
— Уголовное наказание! Черт бы побрал это уголовное наказание! — прорычал Хант Уинслоу, с гневом вскакивая на ноги и потрясая официальным уведомлением.
Стряхнув с рукава руку переводчика, он оскорбленно пронзил взглядом начальника полиции. Тот, кто все еще полагает, что к югу от границы полицейские по старинке заплыли жиром и нерадивы, явно никогда не скрещивал шпаги с Фернандо Давалосом Суньигой. Этот человек оставался одинаково невосприимчив к комплиментам, угрозам и взяткам, и все это, в сочетании с его безупречной, наглаженной и накрахмаленной формой, аккуратно подстриженными усиками, очками в стальной оправе с круглыми стеклами и склонностью в точности следовать букве закона, только усугубляло раздражение и волнение Ханта, вызываемые всем мексиканским.
Что же случилось с тем золотым времечком, гадал он, когда вы могли по крайней мере рассчитывать на абсолютно оцепенелые местные власти, которым всегда можно было дать на лапу, с их вечным manana, manana [19] , все способно подождать до manana, но которые тем не менее быстро принимали решение, стоило им заслышать ни с чем не сравнимый хруст зеленых баксов янки?
«Унесены
19
3автра (исп.).
«Чума на всех этих служителей общества!» — про себя выругался Хант, в запале ярости совершенно забывая, что будучи сенатором в Калифорнии, он и сам относится к этой же категории.
— Как я уже многократно говорил вам, — заявил он холодно, медленно произнося слова специально для официального переводчика, хотя зачем тот понадобился, если шеф полиции отлично говорил по-английски, оставалось вне его понимания, — мальчику едва исполнилось четырнадцать.
— Catorce [20] , — закончил переводчик.
20
Четырнадцать (исп.).
— Четырнадцать! — подчеркнул Хант, обвиняюще поглядев на начальника полиции.
— Catorce!
Фернандо Давалос Суньига, невозмутимый, хрупкий, утонченный и даже не собирающийся позволить какому-то там хорошо одетому gringo politico [21] влезать в свою вотчину, выпрямился и вежливо предложил Ханту сигарету.
— Спасибо, нет, — отказался тот с брезгливой гримасой.
Пожав плечами, шеф полиции выбрал сигарету в той самой деликатной манере, которая так свойственна многим латиноамериканцам и зажег ее. Он глубоко затянулся, наполняя дымом легкие, и выдохнул.
21
Американский политик (исп.).
— Прошу вас, сеньор, — последовал жест рукой, — продолжайте.
Хант улыбнулся, но это была безжалостная улыбка.
— Совершенно очевидно, — холодно заговорил он, — что достаточно только взглянуть на этого ребенка, и каждый здравомыслящий человек поймет, что это не обычный ваш тинэйджер. Господи, — Уинслоу положил одну ладонь на стол и подался вперед, — я уверен, что даже вы слышали о синдроме Дауна [22] !
Шеф Суньига молча курил с каменным выражением лица.
22
Генетический синдром. Признаки: умственная отсталость, недоразвитие речи, своеобразное строение лица.
— Бедный ребенок едва может говорить, какие уж тут преступления, в которых его обвиняют! Но не считая всего этого, документ, — Хант помахал бумагой в воздухе и демонстративно бросил ее на стол, — подписанный губернатором штата Оаксака, явно дает указание немедленно освободить Кевина Уитмора. Немедленно!
— Да, сеньор, — Суньига деликатно попыхивал сигаретой, — именно это и сказано.
— Тогда в чем же задержка, ради всего святого?
Шеф полиции выдохнул дым и стряхнул длинный столбик пепла в раковину.