Вторая попытка

Шайлина Ирина

— Я соскучился, — сказал он после минутного молчания.

— Я тоже. Но это ничего не значит. Ничего не изменилось.

Его ладонь касалась моего живота, сбоку, словно ненароком, но я чувствовала, что прижимает он её всей площадью, ждёт, пытается уловить движение ребёнка, и улыбнулась.

— Это не твой ребёнок, — зачем-то сказала я.

— И? — Адам помедлил, но не убрал руки, не сделал попытки отстраниться. Наоборот, закрылся лицом в мои волосы, словно тоже пытаясь надышаться впрок. — Ты считаешь, если ему повезло встретить тебя раньше, чем мне, я должен от тебя отказаться? Пффф.

Мы снова помолчали. Солнечные блики падали через кусты разросшейся, уже давно отцветшей сирени за окном, плясали по полу. В теле разливалась истома, спокойствие. Я закрыла глаза, позволив представить себе, что все не так,

как есть. Что мы не в больнице, насквозь пропахшей хлоркой и лекарствами. Между нами нет пропасти, нет проблем, нет недомолвок, нет страха и тревог, нет людей, которые считали, что имеют на нас право. Но когда открыла глаза — ничего не изменилось. Все так же плясали солнечные блики на вытертом бордовом ковру на полу.

— Ничего не изменилось, — снова сказала я. — Никуда не делась Эльза. Никуда не пропали те же проблемы, что были между нами и раньше. Не изменились мы сами. Я даже не знаю, чей ребёнок зреет в моём животе.

— Я заберу тебя, — ответил он. — Заберу отсюда, и похрен, чего мне это будет стоить. Даже если чужой крови, даже если моей.

— Не стоит, — я, отгоняя сожаление, отняла от себя его ладонью. Сразу стало холодно, неуютно. — Поздно.

Надо вставать, уходить, подниматься в палату, в которой ждёт Вика, но Боже, как не хочется! Словно почувствовав моё смятение, Адам притянул к себе, сграбастал, усадил на колени. Прижимая одной рукой, второй ухватил меня за подбородок, заглянул в мои глаза своими, туманными, потусторонними, затягивающими в свои глубины и парализующими, посмотрел на мои губы, и я знала, что вот — поцелует сейчас, и секунда, которую его губы приближались к моим, растянулась в вечность. На мне был халат, розовые резиновые тапочки, мои отросшие волосы были собраны в нелепый хвостик, да блин, я беременна была! Но…его поцелуй. Я чувствовала, что он хочет меня такой. Причём, чувствовала в прямом смысле — тонкая ткань его лёгких джинс не скрывала эрекции. Я выдохнула, растворяясь в нам, в его поцелуе, в нашем желании…и отстранилась. Буквально оторвала себя от него. Встала, стараясь не смотреть на него, в его глаза, в которых плавала улыбка, на его губы, которые я только что с таким пылом целовала.

— Пока, — неловко сказала я. И поправилась, в который раз: — Прощай.

— Пока, — ответил он, провожая меня взглядом.

И я ушла. Пошла в свою палату. Не заглядывая в стеклянные двери, в надежде увидеть личико чужого младенца, не прислушиваясь к происходящему в родильном отделении. Свернулась калачиком на постели, чувствуя, как ерзает в животе ребёнок, не обращая внимания на Вику, прижимая пальцы к губам, лелея, баюкая свою раненую любовь, своё неудовлетворенное желание, свои надежды и обиды.

Двадцать третья глава

Вика сопела. Это раздражало. Это мешало сосредоточиться на себе. Больница спала. Изредка шлепали чьи-то тапочки по коридору, до туалета и обратно. Мерно гудела лампочка на посту медсестер. Наши девочки, Света и Алина, спали спокойно, их ничего не мучило. А Вика сопела. Сердито, раздражённо.

— Ну чего ты сопишь? — не выдержав, спросила шёпотом я.

Вика повернулась на другой бок. Сопеть не перестала. А утром ушла рожать. Ходила по коридору, маялась, с разговорами не лезла, а потом медсестра увела её в родильное отделение. В одной палате мы провели лишь две ночи. За своими вещами она не возвращалась, все сделала санитарка. И мне оставалось лишь гадать, кого же она там Алику родила.

Я продолжала гулять. Осторожно, медленно, стараясь не напрягаться, ступала по ступеням. По лестнице до первого этажа, мимо поста настороженных медсестер, потом обратно. Это границы моего мира. Но в этот раз я была заточена добровольно и понимала, зачем это нужно. Впрочем, меньше от этого домой не хотелось. Быть может, даже больше.

Девочки приходили, смеялись, хватались за круглые животы, с упоением мечтали, а затем рожали и уходили, исчезали. А я оставалась, словно верный страж.

В один из дней я увидела Алика. Точнее, его автомобиль. Я сидела на подоконнике в конце нашего унылого коридора, возле высокой чахлой пальмы в деревянной кадке, слушая, как шумит протекающий бачок в одном из туалетов, смотрела, как резвится на улице июнь. И увидела автомобиль. Он был украшен шарами и лентами, я поняла вот он — час икс настал. Если бы. если бы моя жизнь

текла по-прежнему, то сейчас я бы металась по своей квартире, словно запертая в клетке, и терзалась, рвала бы своё сердце мыслями о том, что Алик сейчас с теми, кто ему нужнее, чем я. А сейчас испытываю лишь любопытство. И самую маленькую толику грусти, обездоленной, ненужной, пустой. Я думала было уйти, спрятаться в палате, но любопытство удержало меня на месте. Минуты текли, я сидела и ждала. Наконец, моё терпение было вознаграждено. Хлынула из здания роддома небольшая наряженная, с цветами в руках толпа. Почти всех их я знала. Близкие друзья Алика, его родители. А ведь когда-то его мама, ласково похлопывая меня по плечу, шутила, что ждёт уже внуков. Дождалась. Но не от меня. Вика была в лёгком свободном платье по колено, вырез его чуть приоткрывал налитую, наверняка полную молока грудь. В руках её был пышный букет, на лице улыбка. Она счастлива, а обо мне и не думает. А Алик. держит в руках свёрток. Лёгкий, кружевной, украшенный синими лентами. Мальчик, значит. У меня почему-то перехватило дыхание, на глаза навернулись слёзы. Я поморгала, прогоняя их, сердясь на себя. Я не люблю этого мужчину. Он не нужен мне. Но я столько лет мечтала сделать его своим, что сейчас часть меня грустила и обливалась слезами, прощаясь уже навсегда, уже точно и бесповоротно. Словно почувствовав мой взгляд, он поднял голову и посмотрел на меня. Счастье на его лице на миг уступило место растерянности. Мне стало немножко жалко его и смешно. Я помахала ему рукой. Он тоже поднял руку то ли в приветствии, то ли в прощании. Улыбнулся.

— Прощай, — сказала я.

— Прощай, — ответил он одними губами.

Родные, стремящиеся разглядеть новорожденного, скрыли от меня его отца. Я подумала — так правильно. Так и должно быть. И грустить не о чем. Положила руку на свой живот. Малыш ответил лёгким толчком. Малыш, чьим отцом мог бы быть Алик. Но не будет, точно не будет, и генетическое родство не играет никакой роли. Все, страница перевернута и точка поставлена.

В томительном ожидании протянулась ещё неделя. На город упала жара. Невыносимая, иссушающая. В один прекрасный день в нашей палате установили кондиционер, предварительно выгнав нас в коридор.

— С чего бы такие милости? — спросила я у медсестры, которая караулила у дверей, словно боялась, что рабочие в синих комбинезонах украдут одну из будущих мам.

— А это папе вашему спасибо, — улыбнулась она. — У нас платных палат пока ещё нет, и вы первая с кондиционером мамочка.

Папе. Нечаянный привет. Санитарки исправно приносили мне сласти, фрукты и соки. У меня появлялись лекарства, которых не было в больнице, но которые были необходимы. Но никто ещё не говорил прямым текстом, откуда все это идёт. А теперь вот, сказали. И стало щекотно, где-то в самой глубине живота, от осознания того, что никуда он не пропал, не исчез, что рядом и думает обо мне. Я прижала пальцы к горящим щекам и отвернулась, прячась от остальных, не желая делить с ними своё открытие, свои дикие надежды которым было не суждено сбыться.

С кондиционером в палате стало легче существовать. А я отсчитывала дни, которые говорили о том, что ребёнок внутри меня растёт, что скоро сможет существовать вне моего тела, и подсознательно, но каждую минуту ждала весточки от Адама. Июнь сменился июлем, на деревьях желтела выжженая солнцем листва, ленивый ветер гонял по улицам клубы пыли. Моей беременности была уже тридцать одна неделя, порой, я и сама не могла в это поверить. Я стала думать, что теперь-то уже точно рожу благополучно.

— Ваш ребёнок очень мал. Пороков развития плода, к счастью, не обнаружено, но вам и нам тоже стоит пытаться дотянуть хотя бы до тридцати пяти недель. Это ещё месяц, вы понимаете?

— Понимаю, — понимала я все, но что от меня зависело?

— Ваша плацента стремительно себя изживает. Ваш муж, — доктор выделил слово муж, — достал лекарство, которое у нас не продаётся, хороший аналог дексаметазона. Со следующей недели начнём колоть, надо подготовить лёгкие ребёнка к возможным преждевременным родам.

Я кивала. И все понимала. И ждала, ведь каждый лишний день прибавлял моему ребёнку шансов. Признаться, я уже забыла о том, что караулила весточки от Адама, когда ко мне пришла знакомая уже санитарка. К тому времени я вновь почти перестала ходить и о прогулках по лестнице забыла. Санитарка склонилась.