Вторая попытка
Шрифт:
Девушке подыскали гражданскую одежду. В непонятного цвета длинном жакете, цветастой юбке и сползающем почти на глаза платке она совершенно преобразилась. Даже в возрасте прибавила лет десять, не меньше. Красноармейские сапоги на её ногах сменили резиновые ботики, обнаружившиеся у партизанской поварихи Дарьи. Их небесно-голубоватый цвет вызывал у Вилора сладостный прилив нежных чувств к Тане.
После долгих колебаний Коновалов согласился, чтобы вместе с Таней пошёл Стёпка, паренёк лет 12, прибившийся к отряду, точнее, к тому, что в будущем станет отрядом, ещё летом сорок первого, когда выходили из окружения. В суматохе
Стёпка постоянно рвался на самые опасные задания, и партизанам стоило немалого труда сделать так, чтобы паренёк не оказался там, где риск был особенно велик. Но сейчас сопровождать Таню в райцентр Коновалов мальчишке разрешил.
Сёмина со Стёпкой ушли рано утром и возвратились уже затемно. Уставшая и недовольная результатом Таня рассказала собравшимся в командирской землянке Скубжевскому, Коновалову и Портнову, что вблизи здания штаба полно патрулей, поэтому попытки приблизиться и что-то разузнать не увенчались успехом. К тому же Тане с немалым трудом удавалось удерживать рвущегося прямо в штаб Стёпку. «Лучше бы я одна пошла, больше толку было бы», – с заметным огорчением подытожила девушка.
– Что думаешь, Алексей Сергеевич? – как всегда в трудную минуту, Иван обратился к комиссару.
– Да что тут думать, – невесело ответил Портнов. – Видно, надо просто взять человек 5–7 опытных ребят, затемно выдвинуться в посёлок и дальше по обстоятельствам: брать первого попавшегося офицера. По возможности вообще не поднимая шума.
– Принимается такой план? – Коновалов повернулся к Скубжевскому.
– Вообще-то нам не любой офицер нужен, а обладающий информацией, – начал высказывать свои соображения Вилор.
– Ну и что нам теперь, весь гарнизон немецкий перевернуть вверх дном? – раздражённо перебил его Иван и в сердцах бросил. – И так помогаем всем, чем можем.
– Да, да, давайте так, – примирительно произнесла Таня. – Вилор, всё равно ничего другого у нас сейчас нет. А тут будет хотя бы «язык». Что-то он наверняка скажет. А потом от этого будем отталкиваться.
– А если не скажет? – не сдавался Скубжевский.
– Жить захочет – скажет! – жёстко отрубил Коновалов. – Душу из поганца выну! Скажет!
– А если он просто ничего не знает? Потеряем время, – продолжал сомневаться Вилор.
– Что Вы предлагаете? – не выдержал комиссар. – Отказаться от варианта с «языком»?
– Нет, конечно. Я лишь говорю, что в качестве «языка» нужен не любой, а офицер. Лучше всего старший офицер, – ответил Вилор.
– А это уж, товарищ младший лейтенант, как получится! – со злостью в глазах отрубил Коновалов.
Операцию готовили несколько дней, отобрали опытных разведчиков. Но в день проведения с самого начала всё пошло не по плану. Немцев в посёлке оказалось больше, чем ожидалось. Группу они обнаружили уже на подходе, несмотря на предрассветный сумрак. Завязалась перестрелка, двое партизан были ранены. И самое горькое – пущенной кем-то из немцев по кустам на всякий случай автоматной очередью был смертельно ранен тайком увязавшийся за группой Стёпка. Его не удалось донести до лагеря. Стёпка умер по дороге, успев лишь увидеть первые солнечные лучи последнего в своей жизни рассвета.
Уже при отходе один из партизан обнаружил у колодца долговязую фигуру немца в чёрной
Пока Зайдлицем занимался отрядный врач, бывший до войны сельским фельдшером, всего в десятке метров от них над заботливо опущенным на плащ-палатку Стёпкой рыдал командир отряда Иван Коновалов. Вокруг с обнажёнными головами стояли убитые горем партизаны. Пацан был всеобщим любимцем, можно считать, «сыном отряда».
– Стёпка, ты же как брат младший! Как я теперь без тебя жить буду? – вопрошал, подняв руки к синему весеннему небу, Коновалов.
Вдруг он резко поднялся, выхватил из кобуры пистолет и побежал к Курту Зайдлицу, над которым продолжал колдовать фельдшер.
– Ты за всё, гнида, сейчас ответишь! – полубезумным голосом кричал Иван.
Первым успел преградить ему путь Портнов. Комиссар ловким движением отвёл в сторону руку Коновалова, направив пистолет в землю, и другой рукой обнял командира за плечо:
– Ваня, успокойся, возьми себя в руки. «Язык» нам живой нужен. Ради чего тогда ребята рисковали, ради чего Стёпка погиб?
Рука Коновалова с зажатым в ней пистолетом дрогнула и на мгновение обмякла. Воспользовавшись этим, Портнов сумел быстро освободить оружие от пальцев Ивана и переложил пистолет командира к себе в карман.
Комиссар легонько рукой подтолкнул Коновалова в направлении землянки, и тот послушно, с опущенными вздрагивающими плечами, побрёл в неё.
– Расходитесь, товарищи, – негромко сказал Портнов стоявшим тесной группой партизанам. – Стёпку ближе к вечеру похороним. Корнеич, прошу тебя, займись этим. Надо место хорошее под могилу найти.
Зайдлица допрашивали два дня. Скубжевский и Таня почти валились с ног от этих многочасовых попыток добыть хоть какую-то информацию. Особенно тяжело было столь долго говорить по-немецки, да ещё правильно понять, что отвечает пленный. А немец совсем сник. Если в самом начале он хорохорился и постоянно выкрикивал нацистские лозунги, то уже довольно скоро впал в апатию, отвечал мало и не по делу, к тому же почти шёпотом. Так что понять, что именно говорит Зайдлиц, было для Вилора и Тани непростой задачей, несмотря на неплохое знание немецкого языка.
Но на второй день удалось выяснить, что Курт худо-бедно понимает по-русски. Он даже короткое время выполнял в штабе функции переводчика, пока не было никого другого.
Узнав об этом, Коновалов посерел лицом. Он встал перед Куртом и с ненавистью во взгляде и в голосе выпалил:
– Так ты, мразь, наших допрашивал?
Среди партизан в руки к фашистам пока ещё никто не попадал. Но несколько месяцев назад немцам удалось разоблачить двух связных, живших в посёлке. Их потом повесили на площади в райцентре. Разведчик, ходивший в посёлок, рассказывал о том, что на висевших телах было множество кровоподтёков, не говоря уже о синяках на пол-лица.