Вторая встреча
Шрифт:
— Ясно, — одними губами произнесла Забелина. Она не верила своим ушам. Значит её не арестуют? Ей доверяют?..
Майор повернул машину за угол и, переключив скорость, спросил:
— Скажите, вы случайно не заметили, последние дни никто не выслеживал вас?
— Нет, не заметила, — ответила Забелина и вдруг вспыхнула: — А почему вы об этом спрашиваете? Вам, наверное, всё обо мне давно известно, и за мною было установлено наблюдение... Но, уверяю вас, я ничего не знала. Я пришла к вам по своей воле, потому что иначе не могла поступить.
— Верю. Значит и сегодня, когда вы шли к нам, за вами никто
— Не знаю. У меня было такое состояние... У ворот дома я едва не сшибла с ног мужчину. Получилось очень неловко. У него свалились очки, шляпа упала в лужу. Я, кажется, не извинилась.
— Как вёл себя этот человек?
— Мы оба растерялись от неожиданности, и обоим было жалко угодившую в лужу шляпу. Она такого... светло-серого цвета.
— Но как он оказался у ваших ворот?
— Шёл мимо. На нашей улице всегда полно народу.
— Приближаемся к булочной, — напомнил майор. — Вам сейчас выходить. Как себя чувствуете?
— Всё в порядке. Я поняла, что от меня требуется...
Кочетов остановил машину.
Забелина легко выскочила на тротуар и, небрежно помахивая шарфиком, который она держала в левой руке, вошла в булочную.
IV
ШЕСТОЕ ЧУВСТВО
Явившись к полковнику, майор Кочетов передал ему свой разговор с Забелиной.
Чумак слушал, хмурясь и нетерпеливо разрывая клочок бумаги на мелкие части. Эта привычка — мельчить бумагу — появилась у полковника недавно и сказывалась в моменты сильнейшего внутреннего возбуждения.
Майор понял: что-то волновало его начальника.
— Значит она твёрдо убеждена в том, что за ней никто не следил? — переспросил Чумак.
— Убеждена, товарищ полковник.
— Добро.
Полковник собрал обрывки бумаги, стиснул их в кулаке и швырнул в плетёную корзинку.
— Садись, Григорий Иванович, — переходя на неофициальный тон, устало сказал он. — Хочешь, кури. Сейчас начнётся сеанс. Забелина уже в театре. Она сидит в шестнадцатом ряду, Колесникова — в восемнадцатом.
Кочетов опустился в кресло, достал из кармана трубку, спички, но не закурил.
«В чём дело? Что тревожит полковника?» — спрашивал он сам себя.
Многие годы совместной работы связали полковника Чумака и майора Кочетова узами крепкой дружбы, основанной на глубоком взаимном уважении.
Впервые встретились они на далёкой пограничной заставе, куда Кочетов прибыл для прохождения военной службы.
Молодому солдату, жившему до этого в крупном, шумном городе, на заставе не понравилось. Учёба, наряды, отдых, казалось, чередовались с утомительным однообразием. Григорий Кочетов загрустил. Товарищи попробовали было его подбодрить, но из этого ничего не получилось. По натуре немного скрытный, он стал избегать их, дичиться. Вот тогда и появился возле Кочетова политрук заставы Чумак. Все пограничники в нём души не чаяли, по его единому слову готовы были, как говорится, идти в огонь и в воду.
Не сразу политруку удалось найти общий язык с тоскующим солдатом.
«Перевоспитать
А политрук будто ничего не замечал. Он знал — тоска — чувство устойчивое, не сразу проходит.
Встречаясь, он говорил о простых, обыденных вещах. Больше интересовался городом, в котором до службы в армии жил Кочетов, его семьёй.
Незаметно у солдата и политрука появились свои «секреты».
Получит, бывало, Кочетов письмо, а Чумак спросит:
— Ну, как там с экзаменами?
— Да нет, это мать пишет, — пояснит Кочетов.
— A-а, Евдокия Григорьевна! Будете отвечать, передайте ей, пожалуйста, от меня большой привет и сестре не забудьте поклониться.
— Спасибо, напишу.
— Про какие экзамены спрашивал политрук? — интересовались товарищи.
— Будете много знать, скоро состаритесь, — отшучивался Кочетов.
Но потом как-то признался, что речь шла об одной знакомой девушке, которая готовилась поступить в институт. Сказал он это небрежно, как о деле малозначащем, но товарищи поняли:
— Любишь её?
И никто при этом не засмеялся, не стал над ним трунить. Наоборот, многие признались, что их дома тоже ждут невесты, показали письма от них, фотокарточки.
Вся застава ликовала, когда, наконец, пришло письмо, в котором Зоя сообщала, что экзамены она сдала успешно и зачислена студенткой на первый курс педагогического института.
— Теперь очередь за вами, товарищ Кочетов. Вы должны порадовать её своими успехами, — сказал политрук, лукаво улыбнулся и ушёл.
Такой оборот дела оказался совершенно неожиданным для Кочетова и страшно его озадачил. Остался он один со своими невесёлыми думами. Будто день помрачнел, не радовало даже долгожданное письмо.
— Как быть? Что ответить?..
С такими вопросами спустя несколько дней он и обратился к политруку.
— А вы так и напишите — успехов, мол, пока нет, но они скоро будут, — посоветовал тот и добавил: — Если, конечно, надеетесь, что на это хватит у вас силы и воли, иначе — обманете любимую девушку, а этого делать не следует.
Кочетов промолчал.
Политрук удивлённо посмотрел на него.
— Почему молчите? Не уверены в себе?
— Не знаю, — признался солдат. — Не могу и не получается у меня.
— Ой, как плохо, — упрекнул его Чумак. — Человек должен уметь во всём одерживать победу, в большом и малом. Вот послушайте...
Разговор происходил на крыльце дома, в котором жил политрук.
Чумак быстро направился в комнаты и скоро вернулся с небольшой книжкой в красном сафьяновом переплёте.
Он усадил пограничника рядом с собой на ступеньки крыльца, открыл книгу и, найдя нужное место, прочитал:
— «Сегодня я опять в камере. Я не сомневаюсь в том, что меня ждёт каторга. Выдержу ли я? Когда я начинаю думать о том, что столько дней мне придётся жить в тюрьме, день за днём, час за часом, по всей вероятности, здесь же в X павильоне, мною овладевает ужас, и из груди вырывается крик: «Не могу!» И всё же я смогу, необходимо смочь, как могут другие, как смогли многие вынести гораздо худшие муки и страдания. Мыслью я не в состоянии понять, как это можно выдержать, знаю лишь, что это возможно, и у меня рождается гордое желание выдержать...»