Вторая встреча
Шрифт:
— Гордое желание выдержать, — потрясённый услышанным, прошептал Кочетов и спросил: — Кто это написал так?
— Дзержинский.
— Дзержинский?
— Да. Лучший из чекистов.
Солдат задумался.
— Даже мороз по коже продрал, — передёрнув плечами, признался он. — Какая сила!.. Это, конечно, ни в какое сравнение с моей блажью не идёт. — добавил Кочетов и улыбнулся: — Я сейчас же напишу Зое...
С этого дня пограничника Кочетова словно подменили.
— А ведь и к тебе политрук ключик подобрал, — при случае добродушно
— А почему бы мне хороший совет от доброго человека не принять! — смеясь, отвечал Кочетов...
Затем пришла тёмная осенняя ночь.
Порывистый ветер хлестал лицо противной, холодной изморосью.
Чутко прислушиваясь к каждому звуку, крепко сжимая в руках винтовку, за толстой сосной притаился молодой пограничник.
На соседнем участке тревога. Оттуда доносятся частые и беспорядочные выстрелы.
Пограничник, вглядываясь в темноту, шарит взглядом каждый едва распознаваемый куст.
И вдруг метрах в тридцати мелькнула чуть заметная тень.
«Чужой!.. Свой знает другие тропы, — словно электрический ток проносится в сознании. — Граница рядом — медлить нельзя!»
Пограничник вскидывает винтовку.
— Стой!
Тень, точно призрак, метнулась в сторону.
Кочетов нажимает на спусковой крючок и стреляет раз, другой, третий.
На выстрелы прибежали пограничники с собакой и там, куда стрелял Кочетов, нашли шапку, у нижнего края которой мех был разорван пулей и измазан кровью.
Но почему кровью? Ведь пуля только оцарапала шапку, но не пробила её.
Разгадка пришла позднее, когда был изучен план, который намеревались осуществить нарушители границы.
Расчёты их были просты. Спровоцировав перестрелку в заранее намеченном пункте, они тем самым надеялись создать благоприятные условия по соседству для прохождения в этом месте границы крупным диверсантом. Однако пуля пограничника сорвала их замысел. Раненный в левое ухо, перепуганный диверсант вынужден был вернуться туда, откуда шёл.
А ещё несколько позднее стали известны и детали. Матёрый шпион, имя которого тоже удалось установить, оказывается был ранен в мочку левого уха.
Бдительному пограничнику командование перед строем объявило благодарность.
Кочетов, выслушав её, отчеканил:
— Служу Советскому Союзу!
Но потом вздохнул и, будто виноватый, потупил глаза.
После команды: «Разойдись» политрук подозвал его к себе.
— Вы чем-то недовольны, товарищ Кочетов?
— Не жалуюсь, товарищ политрук.
— Говорите откровенно. Что у вас?
— Благодарность, конечно, дело приятное, но только не заслужил я её. Промазал ведь...
Чумак посмотрел на насупившегося пограничника и довольно улыбнулся.
— Приказы не обсуждаются, но по секрету скажу — мне нравится, что вы так думаете. Теперь я твёрдо знаю, что в другой раз врагу от вас не уйти. Ведь это у вас был первый, да ещё какой, опытный зверь! Но впереди не один этот, а, может, доведётся и с этим встретиться...
Так
Незаметно для себя к концу службы Кочетов так сильно полюбил вечно настороженную жизнь на границе, что подал рапорт с просьбой оставить его на сверхсрочную. Затем он окончил военное училище и, как говорил тогда, «навсегда закрепился за вверенной заставой».
Нежданно грянула война, и Кочетов отправился на фронт. Три раза был ранен, выжил и дошёл до Берлина. Путь этот был не лёгок. Но куда бы фронтовая жизнь ни забрасывала Кочетова, что бы с ним ни случалось, связи с Чумаком не терял. На всю жизнь запомнился этот скромный офицер, читающий книжку в красном сафьяновом переплёте.
После войны Кочетов вернулся в родной город и был направлен на работу в органы государственной безопасности.
И вдруг радостная неожиданность — его непосредственным начальником назначен полковник Алексей Александрович Чумак.
Так судьба опять свела их вместе.
Майор Кочетов считал полковника своим учителем, а полковник не без основания гордился своим учеником, грудь которого в четыре ряда украшали орденские планки.
Полковник и майор понимали друг друга с одного взгляда, с полуслова...
Но вот сейчас, сидя в кабинете Чумака, Григорий Иванович Кочетов недоумевал:
«Чем недоволен полковник?»
Операция предстояла не очень сложная. За неизвестным, который подойдёт в кинотеатре к Забелиной, нужно было установить наблюдение. Ну что ж, ничего особенного это не представляло. Конечно, после свидания он, на всякий случай, постарается запутать следы. Будет менять транспорт, вскакивать на ходу в трамваи, неожиданно покидать автобусы, «нырять» в подъезды. Но укрыться ему не удастся. В театре находились опытные работники, которым были отлично известны все эти уловки. Даже если предположить, что неизвестному удалось проследить, куда отправилась из дому Забелина и он, испугавшись, не явится на свидание, то он всё равно будет найден. Как? Сейчас трудно сказать. Но не он первый, не он последний...
Полковник, просматривая документы, лежавшие на столе, то снимал, то надевал очки.
— Что-то глаза режет, — недовольно бурчал он. — Видно, пора на отдых. Был конь, да изъездился.
«Хандрит Алексей Александрович, — глядя на него, думал Кочетов. — С чего бы это? Или «шестое чувство» беспокоит?»
В кругу друзей Алексей Александрович любил поспорить насчёт такого чувства.
— Оно, — говорил Чумак, — позволяет, скажем, художнику обнаружить богатейшую гармонию красок там, где никто другой, при всём желании, ничего не заметит. У каждого из нас есть голос, но не каждый умеет петь. Руки Микеланджело, вероятно, походили на мои. Но мне не создать «Давида»! Эту тончайшую способность уловить нужные пропорции, оттенки, найти главное, решающее принято считать одарённостью, талантом. Ну что ж, пусть так и называется шестое чувство человека...