Вторая жизнь Арсения Коренева книга третья

Марченко Геннадий Борисович

И посмотрел эдак на меня с ободряющей улыбочкой и лёгким прищуром, мол, не тушуйся, вываливай всё, что есть за душой. Что ж, вы песен хотите? Их есть у меня…

— Вы знаете, не хотел я, конечно, это афишировать, что ли, потому как эта версия как раз бредом и попахивает… Но, понимаете, буквально накануне распределения мы с моими друзьями пошли купаться на Волгу. Было очень жарко, и у меня случился «солнечный удар». Трое моих однокурсником тому свидетели.

Шумский снова улыбнулся, встал с кресла и подошел к столу, на котором стоял телефон. Поднял трубку и, прежде чем

набрать номер, неожиданно спросил:

— А вы Арсений Ильич, какой коньяк предпочитаете?

— «Napoleon VSOP», — буркнул я.

Подполковник крякнул:

— Хм, обычный человек… Алё, добавочный 369, пожалуйста. Серёга? А ведь я выиграл наш спор. С тебя пузырь «Белого Аиста». Ну да… Как я и говорил, именно солнечный удар… Да… До связи.

Вернулся и сел в кресло.

— Вот… Мы с вами бутылку коньяка выиграли. Не «Наполеона», конечно, но тоже вполне приличного. Кстати, где пробовали этот VSOP, не скажете? Нет? Ну и ладно. Мой вам искренний совет — следите за своими словами, а то вы порой такое говорите… Ну да ладно. И что же дальше?

Я рассказал, что перед отбытием на прохождение интернатуры несколько дней гостил у матушки. Она у меня страдала болезнью суставов. И я в какой-то день взял ее за руку и вдруг как бы увидел каким-то внутренним зрением эти воспаленные суставы. И мне так сильно захотелось, чтобы у мамы все эти болячки прошли, что почувствовал, как из рук идет какое-то тепло, которое распространяется по больным суставам и снимает с них воспаление. Потом была тётка с ущемлением позвоночной грыжи. В общем, рассказал практически обо всех вылеченных мною пациентах.

Наконец я закончил, не решаясь вытереть выступившую на лбу испарину. Вопросительно посмотрел на Шумского. Тот глядел в окно, задумчиво крутя обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки. М-да, и мне ведь вскоре предстоит быть окольцованным. В связи с этим я испытал на мгновение какое-то странное чувство. Словно бы и хотелось этого, и в то же время не хотелось, как будто я обрекал себя на подкаблучное существование.

Прошло, наверное, с полминуты, прежде чем Владимир Борисович перевёл взгляд на меня и медленно произнёс:

— Знаете, мы, в общем-то, примерно такую картину себе и представляли. Очень правильно, что вы деньги не берете. Не берете же?

— Нет, конечно! Хотя и предлагают.

— Замечательно! Правда, за исцеление товарища из Конго взяли дорогие часы.

Он кивнул на моё левое запястье, где из-под края рукава выглядывал золотой циферблат «Ролекса». Я невольно поправил рукав, спрятав часы.

— Так это был подарок, неудобно было отказываться, — изобразил я всем своим видом невинность. — Я даже отдарился своими «Командирскими».

— Да уж, равноценный обмен, — хмыкнул Шумский.

— Ну извините, дороже у меня ничего не было…

— Да ладно, я всё понимаю, — примирительным тоном сказал подполковник. — Но только я бы посоветовал вам носить что-нибудь попроще. Не ровен час… Сами понимаете.

— Собственно, я так и собирался сделать, пока вот с поезда решил пофорсить, даже к часам костюм надел, хотя и думал, что буду в нём только выступать.

— Это правильно,

зачем народ провоцировать… По нашим данным, у вас и так неплохие поступления денежных средств от ваших песен. Кстати, не поделитесь, откуда вдруг у человека, никогда не занимавшегося сочинительством, и даже музыкальной школы не окончившего, рождаются такие вот шедевры, которые чуть ли не вся страна поет? Сразу предупреждаю, что мы в курсе того, что вы никогда стихов в жизни не писали, в редколлегии не были и вообще от сочинительства крайне далеки.

— Не знаю, Владимир Борисович, навеяло как-то…

— В каком смысле?

— Ну как в том анекдоте. Хотите, расскажу?

— Валяйте.

— Премировали как-то слесаря-сантехника за ударный труд билетом в Большой театр на «Лебединое озеро». Тот и пошёл, решил хоть раз в жизни в Большом театре побывать. В театре в один буфет заглянул — водочки попробовал, в другой — коньячка откушал, в третьем — пивком отлакировал… В общем, тёпленький такой садится в кресло, и под музыку засыпает. А в середине действия похрапывать начинает. Ну и тётка-соседка его локтем в бок толкает. Тот, значит, просыпается, недоуменно смотрит на сцену и на весь зал громко так: «Ёб твою мать!» Тетка визжит: «Что вы себе позволяете?! Это же Чайковский!» А тот ей отвечает, мол, понимаете, навеяло.

Шумский позволил себе хохотнуть, мотнул головой.

— А знаете, Арсений Ильич, вы неплохо держитесь. Правда неплохо.

— А чего мне волноваться-то? — пожал я плечами. — Ну, есть у меня какие-то паранормальные способности, и я их использую. А так по сути я обычный врач-интерн.

— Обычный — хмыкнул собеседник. — Хорошо, давайте выведем за скобки, как говорится, ваши способности. В сухом остатке у нас имеется врач-интерн, так?

— Так.

— А знакомо вам, Арсений Ильич, такое понятие, как стереотип поведения?

— Конечно, на психиатрии говорили, если мне память не изменяет.

— Здесь не психиатрия, а, скорее, даже психология. Но не суть важно. Так вот вы, дорогой доктор, совершенно никаким боком не укладываетесь в стереотип поведения начинающего врача. Абсолютно! Все ваши коллеги, руководство в один голос утверждают, что вы просто готовый врач. Не бегаете за советами по поводу и без повода, практически никогда не согласовываете планы лечения, и вообще крайне самостоятельны в своей деятельности. Они это для себя объясняют тем, что вы готовились к ординатуре, и соответствующий опыт приобрели на кафедре. А вот в институте вас характеризуют, как… Да, способного студента, с хорошим потенциалом, но не совсем уж так готового для самостоятельной работы врача.

— Я не идеален, у меня же тоже бывают ошибки. Вот недавно больной умер…

— Мы в курсе. И по этому поводу проконсультировались с одним из ведущих специалистов-кардиологов. Профессором, кстати. Так вот он утверждает, что, если бы заведующий отделением принял ваше предложение по тактике лечения, то вероятность летального исхода оказалась бы минимальной. В общем, не ваша там вина. Так что не обычный вы врач-интерн, Арсений Ильич.

Я снова пожал плечами. Что тут спорить об очевидном.