Вторая жизнь Дмитрия Панина
Шрифт:
Панин положил покупки в кухне, предоставив Маше разбираться с ними, а сам лег в комнате на диван в самом мрачном настроении. Как всё мгновенно меняется, думал он. С утра всё было хорошо, день такой солнечный, и вот, посыпалось.
Бесшумно вошла Мария, села в ногах.
– Я могу уйти, - вдруг сказала она.
– Куда это, зачем?
– не понял Дима.
– Ну, найду, куда. Не пропаду.
Она молчала, молчал и Дима.
– И ты туда же, - сказал он, наконец.
– Эта женщина, она была с тобой до меня, да? Из-за меня вы расстались?
–
– Дмитрий отвечал скупо, хотел побыть один.
– Красивая, молодая, страдает. А ты проиграл из-за вашего разрыва. Я ей в подметки не гожусь.
Дима проигнорировал самоуничижение Маши. Он отвечал на первые её слова.
– Как ты представляешь свой уход? А что будет со Светкой? Ей опять терять мать?
– Мне иногда кажется, что Светку ты любишь больше, чем своих детей. Обо мне и говорить не приходится.
Дима задумался.
– Так оно и есть, - сказал он.
– Я ведь был лишен нормального отцовства. Дети оба, выросли без меня. Вот я и привязался к Светлане. А теперь и к тебе. И не хочу, чтобы ты уходила, не выдумывай ничего. Красавица Тамара, она из другой жизни, и та, другая жизнь лишь частично моя, ведь, в сущности, я семьянин, и понял я это, только живя с тобой.
У тебя кругом бардак, вещи все перевернуты, валяются, где попало, но у тебя приоритеты правильные, ну, с моей точки всё на своих местах, главное это главное, второстепенное, это ерунда, и, главное фальши нет, и скрываться не надо.
– А с Тамарой вы скрывались? Она замужем?
– Нет, Маша, она вдова, он был много старше его, я не знаю, почему она за него вышла, но сына она боялась обидеть, боялась, что не примет он меня, и мы встречались тайком, урывками. А когда у меня образовались дети, я знаю, она бы с ними не поладила. Светка такая ершистая, грубоватая, а Тамара самолюбивая.
– Нет, Маша, - тут Дима ласково погладил Машу по руке, - я очень рад, что ты со мной. А Томка, ну что ж, она найдет себе ещё кого-нибудь, получше меня.
– Такое впечатление, что ты уговариваешь не столько меня, столько себя, - сказала Маша.
– Может быть.
Разговор на этом закончился. И больше они к этой теме не возвращались.
Но с той поры Маша ловила себя на том, что боится случайно встретиться с бывшей любовницей Димы.
Однажды она почувствовала на себе чей-то пристальный и недоброжелательный взгляд, но оглянувшись, увидела лишь равнодушные затылки прошедших мимо ее людей.
41
Был теплый зимний вечер, Маша в накинутом пальто курила на балконе, длинные синие тени от фонарей лежали на оранжевом от света окон снегу, по тропинке через детскую площадке шли двое: женщина с сумкой в руках, а за ней ковылял мальчик с машинкой. Он временами останавливался, гудел, изображая мотор машины, потом оглядывался и спешно, смешно подпрыгивая, догонял мать, которая шла, нет оглядываясь, как будто и забыла, что с ней ребенок.
На балкон вышел Дима,
– Мне кажется, - сказала Маша, наблюдая с балкона за женщиной с мальчиком, - я бы никогда не смогла так равнодушно, не оглядываясь идти, зная, что мой сынок сзади один. Может быть, я так чувствую потому, что мне не довелось родить.
– А может быть, ты просто была бы другой, более беспокойной матерью.
– Может быть. Ты был с Юрой, моим первым мужем знаком?
– Нет, но слышал о нём, как о способном человеке.
– Он был талантлив, делал кандидатскую, а я диплом, мы проводили много времени вместе, и я влюбилась, наконец, сподобилась.
Никогда до свадьбы он не напивался до положения риз, потом вдруг пошло и пошло. Пока учились, снимали квартиру, его и мои родители помогали деньгами, ждали, когда мы закончим, наконец, учиться. Но перспективы остаться в институте, где я делала диплом, а он кандидатскую, у него не было, и его приглашали на закрытое предприятие, предлагали сначала комнату, и зарплату не плохую и он через год уже защищался бы, а меня брали в аспирантуру, но в другую лабораторию.
Но, понимаешь, у него были принципы. Я вышла за человека с принципами, и гордилась этим, не понимала, что такие люди не умеют приспосабливаться к обстоятельствам. Он не хотел работать на оборонку, считал производство оружия делом аморальным, ведущим человечество к гибели, а в другие места его не брали без прописки. Уезжать из Москвы он не хотел, я ведь оставалась в аспирантуре и тогда он запил, и резко так. Не выдержал груза ответственности за всё человечество. Потом оказалось, что у него отец был хронический алкоголик, а в таком случае пить совсем нельзя.
Вот тогда-то я и сделала аборт. В тот момент казалось, что это самый разумный шаг: жить негде, муж пьет и неизвестно, какой будет ребенок, и денег нет.
Юра так и не защитился, плюнул на всё и устроился дворником. Выделили ему каморку с обещанием через пять лет дать квартиру.
Я не ушла, продолжала жить с ним, на что-то надеялась, уговорила его лечь в наркологию, полечиться, зашиться, в общем, всё надеялась вернуть его к нормальной жизни. Он пьяный тихий был, не буянил, и всегда перед сном просил его поцеловать, как маленького.
Сидел на постели, жалкий такой, пьяный, глаза воспалены и канючил:
– Поцелуй меня, я не могу спать, пока ты на меня сердишься.
Каморка была полуподвальным помещением, темная. Душа не было, был только туалет, газовая плита стояла в углу, матрас лежал на ящиках из-под овощей, и такой же стол в углу, два ящика друг на дружке и фанерка. Там стояла лампа и там я писала диссертацию. Ещё помню старый кухонный стол, на котором мы завтраками и ужинали, и шкафчик висел с посудой, а вещи были в чемоданах или на крючках развешены. Ребенка принести было просто некуда, и я ему ничего не сказала про беременность и про аборт.