Вторая жизнь Эми Арчер
Шрифт:
Имя вверху страницы – Эми Арчер. Аватар – то самое фото Эми, в школьной форме, что было в газетах и на экране телевизора.
Она и другие фото загрузила. На одном – мы с Брайаном на пресс-конференции, на втором – только Брайан. Я узнаю фотографию с сайта рекламного агентства. Школьные фото, должно быть, тоже надерганы из Интернета. Одно из них, в самом низу, размытое – фотоаппарат дрогнул, – зернистое от сильного увеличения. Это мы с Либби возле Лондонского Глаза.
Я скольжу взглядом вниз по странице.
Семья: Брайан и Бет Арчер.
Друзья:
Образование: начальная школа Ист-стрит.
Философия: ангел, заблудившийся в космосе, вернулся на землю.
Музыка: «Spice Girls».
Книги: «Возвращение с небес», «Дети и их прошлые жизни».
Телешоу: «Поп-хиты», «Полные жизни», «Гладиаторы».
Игры: жонглирование, французская скакалка, игра в поп-звезду.
Спорт: плавание, лапта, ролики.
Увлечения: степ-данс, театр, скаутинг.
Интересы: реинкарнация.
Сайты: www.dailymail.co.uk/
Our-son-World-War-II-pilot-come-back-to-life.
На экран выскакивает голубой прямоугольник с фотографией Эми внутри.
Привет! Электронная почта – это так скууууучно и так доооолго! А социальная сеть – быстро и весело. Мама не узнает. И никто другой – я такие настройки выбрала, что не подсмотришь. Если ты никогда еще так не переписывалась – просто напиши что хочешь в этом квадратике и нажми «Enter».
Я медлю, не решаясь углубляться в ловушку – ловушку, подстроенную с помощью новейших технологий, с неизвестными правилами, грозящую выставить мои тайны на всеобщее обозрение.
Привет, Эсме.
Вот здорово! Я так со всеми подругами переписываюсь.
Надеюсь, это значит, что мы с тобой тоже подруги.
Ты не подруга! Ты моя мама!!! Ты же прочитала ту статью, про мальчика из Америки? Он был совсем как я. В смысле – родился второй раз. В два года у него начались кошмары – он видел самолет, который японцы подбили во время войны. Он все-все про это знал. Даже своих игрушечных коммандос называл именами других летчиков, которые погибли в том бою. У них всех волосы были разных цветов, и он каждого солдатика называл так, как звали летчика с такими же волосами. Это история из жизни, как моя. Ты же веришь?
Я отодвигаюсь от экрана, словно боюсь, что он потребует твердого, однозначного ответа. Будто слышу голос Эсме, такой нетерпеливый, такой радостно-взволнованный, как у Эми, когда она показывала, чему научилась на танцах, или рассказывала что-нибудь интересное из услышанного в классе.
Трудно было поверить так сразу. Ты же понимаешь, правда?
Конечно. Тебе тоже было, наверное, очень тяжело. Я никогда не хотела тебя огорчать, но знала, что придется. Прости, мама. Ты наверняка много плакала из-за меня. Я тоже все плакала и плакала – боялась, что ты мне не поверишь. Ты всегда сердилась, когда думала, что я вру. Тому мальчику мама сразу поверила, а папа – нет. Но потом и он тоже поверил.
На глаза наворачиваются слезы. Я смахиваю их кончиками пальцев, и клавиатура намокает.
Думаю, твоему папе тоже будет нелегко
Он не верит в привидения?
Нет. Но ты же не привидение?
Нет. Я Эми. Мне только маму (Либби) жалко. Ей кажется, что ее Эсме от нее уходит. Я про нее не так все помню, как про нас с тобой. Я люблю ее, но я не совсем ее, не по-настоящему. Понимаешь? Она вроде мачехи из сказок – только не злая и не жестокая. Иначе я бы не выбрала ее себе в мамы.
Понимаю: меня она не выбрала. Дыхание перехватывает. Чувство, что меня предали, совершенно нелогично, но от него никуда не деться.
А почему ты не выбрала меня?
Я тебя не видела.
«Я была занята всякой чепухой», – соображаю. Меня не было рядом, когда я была ей нужна, – так и писали журналисты.
А если бы могла, ты бы вернулась ко мне?
Я уже вернулась. Как только смогла. Я по тебе скучала.
Вижу, как моя рука тянется к экрану, касается его. Я как будто глажу Эми по лицу.
А почему ты так долго не могла понять, кто ты? Говоришь же, что тот мальчик помнил все с двух лет.
Наверное, потому, что у него было больше времени. Он успел привыкнуть. Летчик разбился за шестьдесят лет до рождения мальчика. А я сразу же вернулась. Вот и не понимала, что к чему. В голове было всякое такое, но не подряд, а с большими провалами. Ничего не понятно. Какие-то кусочки до сих пор не вспоминаются.
Я помню, что обещала Либби, помню, что она, может быть, сидит сейчас рядом с Эсме, но не могу удержаться. Мне нужно знать.
Ты совсем не помнишь, что с тобой случилось?
Нет. Мне надо идти. Я…
Жду, кажется, целую вечность. На экране ничего не появляется. Начинаю барабанить по клавишам.
Эсме? Ты где? Эсме?
Может, Либби правда сидела рядом и велела девочке не отвечать. Впадаю в панику. Неужели я упустила эту возможность? Потом думаю, что Эсме могла просто убежать, чтобы я больше не допытывалась о подробностях. О подробностях, которых она не знает.
Несколько раз перечитываю статью о реинкарнации военного летчика. Недоумение родителей по поводу его поведения в точности повторяет рассказы Либби о том, что было у нее с Эсме. А скептический настрой его отца на первых порах очень напоминает мой собственный.
Они тоже списывали все на игру воображения, но уверенность поколебала неизменная точность деталей, которые мальчику узнать было неоткуда. Он знал, что его самолет назывался «Корсар», что снаряд попал в двигатель, точное место, где он разбился. Знал, что авианосец, с которого он взлетал, назывался «Натома» и что бой был над островом Иводзима. Описывал, как его родители праздновали пятилетие своей свадьбы на Гавайях – за пять недель до того, как мать забеременела, – и говорил, что именно тогда выбрал их своими родителями. И звали мальчика так же, как того летчика, – Джеймс.