Второе дело Карозиных
Шрифт:
Один из дворников посмотрел на чистых господ хмуро, но потом, видно, признал Ковалева, потому как выражение его лица сменилось – из хмурого стало приветливым и даже дружеским.
– Что, господин Карасев у себя? – поинтересовался Ковалев у детины в засаленном фартуке.
– Еще не выходили, – добродушно откликнулся трубным басом дворник.
– Ну так мы к нему, – и Сергей Юрьевич потянул за собой Катеньку через железную калитку во двор.
– Карасев это здешний квартальный, – понизив голос, сообщил он ей, – любимец Владимира Андреевича.
– Генерал-губернатора? –
Но тут Катенька наконец разглядела сам двор, а точнее – сначала она увидела посредине двора огромнейший флигель, по бокам которого пристроились флигельки поменьше, потому остановилась и с ужасом осмотрела длинные ряды зданий самого трущобного вида. Множество сводчатых входов, уходящих куда-то под землю, примостившиеся над самой землей окна, забитые железными решетками,
– Здесь что, живут люди? – выдохнула совершенно потрясенная Катенька.
– Конечно, – пожал плечом Ковалев, с интересом наблюдающий за Катенькой. – Вы что же, не знаете, что и в таких вот местах тоже живут люди. Достоевского-то, небось, читывали? – Катенька растерянно кивнула. – Ну так вот вам и наглядная иллюстрация к его повестям. Называется, кстати, это место «Олсуфьевская крепость», если вы не знали, – с какой-то сардонической усмешкой произнес он.
– И кто же эти люди? – Катенька посмотрела на Ковалева так, будто ждала, что он скажет: «Я пошутил, Катерина Дмитриевна. Конечно, люди здесь не живут».
Сейчас двор был пуст, только изредка шмыгали туда-сюда мальчишки, одетые… Да одетые ли? Разве можно назвать одеждой такие лохмотья? Катенька вздрогнула, а беспощадный Ковалев сказал совсем другое все с той же ноткой равнодушности:
– Да так, разные мастеровые, подмастерья и прочий рабочий люд, – и снова пожал плечами.
– Но… Им же надо как-то помочь… – пробормотала Катенька, никогда прежде не видевшая вот так, натурально, условия жизни «мастеровых, подмастерьев, и прочего рабочего люда».
– О чем вы? – хмыкнул циничный чиновник, однако уводить отсюда Катеньку отчего-то не спешил, а по выражению его лица можно было бы даже заключить, что он получает некоторое тайное удовольствие, наблюдая за ее душевным потрясением.
– Ведь надо же что-нибудь сделать для этих людей, – пролепетала Катенька.
– А зачем? – циничный человек прищурил свои синие глаза и заговорил жестко: – Катерина Дмитриевна, вы, по-моему, чего-то не понимаете. Это не книга, это – жизнь. И они так живут. Поколениями. И помочь им нельзя. – Катя смотрела на него огромными расширенными глазами. – Ну, довольно, – несколько смягчился Ковалев. – Мы не затем сюда пришли, чтобы… – он нетерпеливо мотнул головой, подхватил Катеньку под локоток, и добавил: – Идемте, нам сюда.
Катенька безропотно повиновалась, но куда именно они пошли, вряд ли осознавала. Помнила только, что был какой-то номер, потом какой-то человек, а потом они снова оказались в этом ужасном дворе. Ковалев потащил ее в другую сторону и вот снова – лестница и номер.
– Катерина
И только тут Катенька немного пришла в себя.
– Где это мы? – почти шепотом спросила она у Ковалева.
– У одного человека, который как раз дежурил в «Англии», – тоже прошептал в ответ Ковалев.
– Но зачем?
– Сейчас узнаете, – пообещал он.
Катенька огляделась. Комната, в которой они находились, казалась большой и светлой, а окнами выходила на площадь. Пол был устлан роскошным мягким ковром персидского рисунка, мебель вся из красного дерева, такое же трюмо в затейливом стиле рококо. У окна большой стол с двумя башенками по обоим сторонам, с обилием ящиков и ящичков, а перед столом – высокое вольтеровское кресло. В простенке между двумя окнами – английские часы с боем, стрелки показывают четверть второго. Стены увешаны картинами – наверху портреты, а ниже – акварели и фотографии. В левой стене камин, на полке бронзовые тяжелые канделябры.
– Занятная комната? – поинтересовался Ковалев, опять не без любопытства наблюдающий за Катенькой. Та посмотрела на него пристальней и кивнула. – Это все, что осталось от прошлой жизни…
Тут в комнате наконец появился и хозяин, а следом за ним – высокий сухой старик с подносом и чайными принадлежностями.
Хозяину на вид было лет около сорока, одет он был крайне просто – в косоворотку, в заячью телогрейку и плисовые штаны, заправленные в серые валенки. Лицо его было круглым и плоским, как блин, обрамленным седыми бакенбардами, с толстыми губами и мясистым носом, с маленькими черными глазками, которые сейчас горели довольно злобно. Он был почти лыс, зато бакенбарды его были кустисты и длинны. Выражение его некрасивого лица было вымученным и жалким, словно человек привык уже к своему унизительному положению, но еще с ним не смирился.
– Здравствуйте, господа, – все так же недовольно проговорил он, – пожалуйте чаю.
– Мы к тебе не чаи распивать приехали, – строго заговорил Ковалев. – Ты нам лучше, Антон, расскажи, почему это тебя на посту не оказалось?
– Ну как же-с? – он глянул на Ковалева, а затем на Катеньку с новой злобой, а потом проворчал своему слуге, поди, мол, отсюда. После того, как за стариком-лакеем закрылась дверь, хозяин комнаты вздохнул и заговорил иначе, даже вроде как жалостливо:
– Сергей Юрьич, я же в докладной записке сказывал, что приболел-с.
– «Приболел-с», – передразнил его Ковалев с презрением. – И чем же ты таким «приболел-с»?
– Ну как же-с, ясное дело, мигренью-с, – и как-то весь съежился.
Ковалев посмотрел на несчастного с прищуром, а потом произнес четко и жестко:
– Пил? Пил, вижу. А кто спаивал? Впрочем, меня не это интересует. Давай-ка рассказывай, каков он из себя был, если не хочешь места лишиться.
Удивительное действие на несчастного произвели эти слова – он тотчас распрямился, посмотрел подобострастно и заговорил опять с новой интонацией, теперь уже вроде как даже браво: