Второе рождение Жолта Керекеша
Шрифт:
– Значит, я болен официально? Любопытно! Весьма! – сказал Жолт.
– Конечно, официально.
– Слушай, Беа, сейчас я официально лягу в постель и официально засну. Все в официальном порядке. Ты согласна?
– Согласна. Все же знают, что ты заболел. Бедненький мой!
– Чаю притащишь?
Беата бросилась в кухню. А щенок стоял в двери, нюхал воздух и не осмеливался войти.
Голова кружилась, и Жолт, шатаясь, едва добрел до тахты.
Он проспал часов пять. Снились ему всякие ужасы и кошмары, но запомнился всего один сон.
– Вот и папа ошибся. На пять минут, – сказал Жолт, проснувшись
Позднее, когда у него развилась та болезнь, он рассказал этот сон врачу.
Доктор Керекеш прошел две остановки пешком. Воздух на улице был тускло-синий и душный, перемешанный с дымом и плотными испарениями бензина. Прогулка не освежила Керекеша. Было ощущение, что воздух давит, прижимает его к асфальту. Он шел ссутулившись, внутренне напряженный, и ему страшно хотелось, чтоб причиной его безграничной усталости был только смог [5] . И он поддался этой утешающей мысли. Смог! Дома горячий душ, несколько шагов по овеянному прохладой саду, и действие смога кончится.
5
Смог – туман, смешанный с выхлопными газами.
День у Керекеша выдался небывало тяжелый. Неожиданно умер его больной, и Керекеш не мог забыть детскую улыбку под аккуратно причесанными желтовато-белыми усами покойного – он ушел из жизни, не ожидая прихода смерти. Дядя Иван был сосед Керекеша и умер, как говорится, у него на руках. Никому нет дела, что за жизнь старика врачи боролись в течение двух недель и, когда его почти выходили, вдруг отказало сердце. Переполох, волнение: в одной игле для инъекций обнаружен засохший тромб. Потом выяснилось, что в этот раз дяде Ивану инъекций не делали. Утром, после вскрытия, все станет ясно… Да, утром станет известно больше.
Керекеш с горечью усмехнулся. Ему, врачу, что-то станет известно. А старого Ивана ждет последнее пристанище – земля.
И вот в самый разгар треволнений и суматохи, часов, должно быть, в одиннадцать, раздался звонок из школы. «Хенрик Бактаи для Жолта товарищ неподходящий», – сказала по телефону директор. «Разумеется», – сказал Керекеш, стараясь припомнить, кто такой Хенрик Бактаи. Тогда директор заверила, что роль Жолта в этой истории уже выяснилась, в кражах он не участвовал, однако не повредит, если отец с ним побеседует. Просто так, вообще, о его друзьях. Вот и прекрасно, что просто так, вообще. Он, Керекеш, побеседует с Жолтом о его друзьях грабителях вообще. И еще кой о чем говорила директор, в частности о торжественном вечере, когда все стояли, а Жолт…
С Керекешем поздоровался пожилой сосед, переводчик Янош Бор. Обычно они обменивались мнениями о погоде, но именно сейчас, сияя улыбкой неведения, Бор обрушил на Керекеша самый неприятный для него вопрос:
– Скажите, доктор, как чувствует себя Иван? Ему стало лучше?
– К сожалению, дядя Янош… – Керекеш не договорил.
– Неужто? – спросил старик Бор.
Он стащил с головы шляпу, но по инерции продолжал улыбаться.
– Он умер, – лаконично ответил Керекеш,
На садовой дорожке ему подвернулся экс-почтальон с видом знающим и удрученным. Нынче все любопытные словно бы сговорились бить Керекеша по самым больным местам.
– По дошедшим до меня слухам, господин главный врач, – сказал Липтак, – Иван, как говорится, отправился к праотцам.
– Да, – сказал Керекеш и, волей-неволей остановившись, мысленно поставил почтальону диагноз: цирроз печени.
– А вы, доктор, про это не думайте.
– Как прикажете вас понять?
– Предначертано это было, так я понимаю.
– Вот как?
– Литр чистого алкоголя, господин главный врач, никогда, можно сказать, не приносил пользы здоровью. Не укреплял, так сказать. Я тоже пью, но не…
– Господин Липтак, точно еще ничего не известно. Во всяком случае, алкоголь не явился непосредственной причиной…
– Нет?
– Нет.
– В той пузатой бутылке был метиловый спирт. Притащил он его с работы. Я что знаю, то знаю. Иван, мир праху его, был натуральный перегонный куб.
Керекеш понуро молчал.
– Все одно он сыграл бы в ящик. Раньше ли, позже, все одно бы сыграл, – рассуждал почтальон.
– Почему вы мне это говорите? – вдруг рассердился Керекеш.
– Да-да, господин главный врач, – с хитровато-покорной ухмылкой сказал Липтак. – Хорошему врачу говорить про это оплошка, потому как надежа есть завсегда. Разве не так?
Керекеш молча обошел болтливого старика и взбежал вверх по лестнице.
– Приятного аппетита вам к ужину! – крикнул вслед ему Липтак.
Магда поцеловала мужа, заметила его подернутые тенью глаза и вытянутое лицо, но сказать об этом вслух поостереглась. Ей хотелось поднять его настроение доброй вестью.
– Жолту немного лучше, – вполголоса сообщила она, так как дверь столовой была открыта.
– Ты хочешь сказать, что он протрезвился?
– Нет худа без добра, Тамаш. Ведь против алкоголя взбунтовался весь его организм, сама природа замучила мальчика. Мне кажется, он и сам уже сделал соответствующий вывод.
Керекеш отмахнулся.
А чуть позже, несмотря на всю свою осмотрительность, Магда все-таки ступила на мину.
– Как твой коматозный больной? Дядя Иван?
Керекеш в изнеможении рухнул на стул. Напротив сидела Беата и голодными глазами смотрела на сандвичи, Жолт потирал бледную физиономию, а Тибор улыбался неизвестно чему.
Керекеш бросил на жену мрачный, предостерегающий взгляд и кратко ответил:
– Экзитировал.
Жолт поднял голову.
– Экзитировал? – переспросил он фальцетом.
Керекеш положил сандвич, налил вина и выпил.
– Ты его знал? – спросил он Жолта.
– Да так… – неопределенно ответил Жолт.
И вспомнил, как однажды старик Иван, копавшийся возле изгороди, глотнул палинку прямо из бутылки, а он, Жолт, подошел к проволочной ограде и прочел ему идиотское двустишие, которое сочинил Дани: «Чего жаждет бедняга Иван? Выпить он жаждет водки и пива». Старик страшно тогда рассердился. Сейчас бы это двустишие прозвучало так: «Экзитировал бедняга Иван, не надо ему ни водки, ни пива». Жолту вдруг страшно захотелось узнать, как происходит экзитус.