Второе сердце

Агеев Леонид Мартемьянович

ни окаменевшего, привалившегося к углу здания Василия Семеновича;

ни того, как главный инженер Григорий Иванович тихо подошел и, сняв пиджак, накрыл им ее лицо…

Лицо было спокойным и чуть удивленным. Расплывавшаяся от виска синева не портила его красоты.

ОТ ОСЕНИ К ОСЕНИ

Как начинается рабочий день? Сначала надо проснуться, осознать, что жены рядом нет, а значит, на кухне что-то совершается — кипит, жарится-парится; полежать, не

открывая глаз, полежать, открыв глаза, потянуться. Крикнуть сыну, чтобы вставал — в школу пора собираться! Еще раз крикнуть, еще раз!.. И для примера, а равно — для устрашения сони-засони сердито встать самому.

День за днем, из месяца в месяц, из года в год.

Привычно — распускаются ли почки на одинокой иве за окном во дворе, лежит ли на ее ветках снег — жужжит в руке электробритва, выползает паста из тюбика на щетину зубной щетки, гудит в трубах вода. Вся-то разница, вся поправка на время года и погоду — что набросить на плечи, чем прикрыть (или не прикрывать) катастрофически разрастающуюся лысину.

Протянуть жене ладонь — за рублевкой на обед и сигареты, постоять полминуты, соображая, не забыл ли чего, и — к двери. Автобусы переполнены, можно не сразу сесть, опоздать на работу, испортить себе с утра пораньше настроение.

Быт. Сложившийся семейный уклад — после долгих лет скитаний по стране, работы в необжитых краях, затяжной неустроенности… Воспоминания. С внешним уютом человек свыкается удивительно быстро. А внутренний…

Не вспомню, когда я заметил эту женщину впервые, но когда у в и д е л ее, когда все началось — знаю: была осень, конец сентября. На тротуар из сада слетались листья. Недолетавшие — разбегались по мостовой; настигнутые и растертые между железом трамвайных колес и рельсов, между шинами и асфальтом, — превращались в труху. Десять лет прошло, а помнится все…

Женщина садилась в тот же автобус, что и я. Она всегда, наверное, садилась в мой автобус, а сегодня оказалась в очереди сразу передо мной, и я даже помог ей в дверях. Тогда она и повернула лицо, и посмотрела, и сказала: «Спасибо!» Мы стояли вплотную в обычной тесноте и давке, однако было почему-то жарче, чем обычно, душнее… Волосы женщина заправляла под вязаную шапочку, шапочка прикрывала и уши, только мочки — проколотые, но без сережек — высовывались из-под резинки.

Сошла она за две остановки до моей.

С того раза я каждое утро видел ее.

Иногда водитель проезжал мимо нашей нервно машущей руками очереди, не останавливая автобуса, и приходилось ждать следующего. Следующий доставлял меня на место за две минуты до начала работы. Если пропускали две машины — на работу я опаздывал. Она, видимо, тоже.

Очень красивая была эта женщина. Но — если хорошо рассмотреть. А рассматривал я ее теперь по пять раз в неделю, по двадцать минут каждый раз — всего с понедельника до пятницы получалось час сорок. Целый сеанс кино. Порой, глянув на кого-нибудь другого или в окно и потом — снова на женщину, я встречал ее взгляд и не находил в этом ничего странного: почему не поинтересоваться, кто на вас всю дорогу глаза пялит? А что на вас глаза пялят — всякий и затылком чувствует.

Так мы и ездили на работу. С работы она в мой автобус никогда не попадала.

Так и осень миновала, и зима прошла.

Дело было перед Женским днем.

В нашей геологической конторе народ сидит в основном солидный, много потрудившийся, поскитавшийся, честно заработавший свои катары, язвы, ишиасы, радикулиты, подточенный всевозможными болезнями почек, печени, сердца. Во всех коллективах, у всех трудящихся — праздник как праздник: скинутся по трехе, сбегают в магазин, принесут водки, вина, хлеба, колбасы, сыру и прочей снеди, выпьют, попоют, потанцуют, скинутся еще, еще выпьют; поспорят о работе, о событиях в мире, и снова о работе, и разойдутся по домам. У нас — не то! Завертится

предпраздничная карусель, сделаешь намек — начинают тыкать себя большими пальцами: один — в желудок, другой — выше и левее, третий — в поясницу, изображают на лицах сожаление горькое и покорность судьбе. Однако этой весной, а именно седьмого марта, лед тронулся. Еще в начале года появился в конторе новый заместитель главного бухгалтера — женщина молодая и жизнерадостная. С нею-то нам и удалось расшевелить даже самых хворых и неподатливых. Сабантуй удался, разговоров потом на месяц хватило, но сейчас речь не о том…

Выпившему все проще. По крайней мере — мне.

Домой возвращался я в полупустом автобусе. Женщина вошла на той остановке, где обычно сходила, и села в кресло около красного ящика кассы, далеко позади меня. Я мысленно представлял, как она проделывает привычную процедуру: снимает перчатки, достает и бросает в щель деньги, отрывает билет. Кольцо обручальное поблескивает…

Автобус медлил на перекрестке.

Нужно же было когда-нибудь с нею заговорить!

Я прошел в хвост салона, и сел, видимо — несколько грузно, напротив женщины, поспешно сжавшей колени и отодвинувшей свои туфли от моих полуботинок. Сел и уставился прямо ей в лицо. Женщина слегка покраснела, глаза ее сузились, и она отвернулась к окошку: стал виден только затылок и часть щеки. Но по тому, как щека округлилась, как разбежались по ней нечеткие морщинки, я догадался: женщина смеется. Она смеялась, и на ее расцветшее за стеклом автобуса лицо с тротуара глядел восторженно какой-то, не первой трезвости и молодости, пешеход. Тут я и заговорил… Это точно — выпившему все проще. И легче. А проспавшись, можно не вспомнить, каких дел понаделал, каких слов понаворочал. Неотчетливо мне сейчас представляется предмет нашего разговора. Кажется — что цветов нет в городе к празднику, что весну ныне обещают позднюю, и какие новые фильмы идут, и что мы-то мы: ездим каждый день в одном автобусе, автобус тот для нас — вроде дома родного уже, а мы-то мы — будто худые жильцы коммунальной квартиры — даже здороваться не здороваемся. А может быть, и не такой совсем разговор вышел, только — получился разговор…

— Здрасте!

— Здравствуйте!

— Чуть не проспал… Побриться не успел даже.

— Ничего, у вас еще терпимо. Если бы черная была…

— На вид-то терпимо! А вы бы рукой потрогали!

— Нате пятак.

— Я заплачу. Мне жена билетики выдала — целую книжечку. Удобнее с книжечкой.

— Нате пятак!

— Спрячьте, спрячьте! Завтра за меня заплатите — сквитаемся. Вот садитесь лучше, сегодня, на удивление, свободно. Сидеть — не стоять! Верно?.. Нет, что вы так смотрите на меня? Вид сонный?

— Есть немного.

— Немного — не страшно. Голова проснулась, а тело еще спит.

— Зарядку надо делать.

— Да ну-у… Тут выспаться никогда не успеваешь — тянешь, тянешь, как бы попоздней встать, секунды выгадываешь. Не до упражнений! А вы — неужто делаете?

— И обтирание. И с мая по октябрь каждое утро по садику нашему бегаю. Будет потеплее — выходите как-нибудь часов в шесть — увидите. Можете даже присоединиться.

— Муж еще углядит!

— Не углядит. Он вроде вас: по части сна — из медведей… Ну, мне сходить! До завтра.

— До завтра…

— Здрасте! Едва успел опять…

— Здравствуйте! С первым дождичком вас!

— Верно: первый — как снег сошел. Ну, хоть город умоется, а то грязноватый после зимы.

— Нате пятак!

— Проходите, проходите!

— Я с вами разговаривать перестану!

— А я с вами — нет! Вот держите — счастливый билет! Съесть полагается… Да… А в общем-то, весна не торопится — холодновато для марта.

— Надоело мерзнуть!

— Кому не надоело?! Вовремя меня начальство посылает погреться. Правда, лучше бы само оно…