Второе сердце
Шрифт:
РОДИТЕЛЬСКИЙ ДЕНЬ
Л. Гаврилову
Главное — поскорей проскочить муравейник воскресного вокзала: в неподатливую стеклянную дверь… под прозрачным куполом кассового зала… снова в стеклянную дверь… и по перрону — до электрички… Прыжок на последнюю площадку последнего вагона через чей-то гигантский рюкзак и — финиш! Шумно смыкаются за спиной железные створки, электричка негромко тутукает. Можно отдышаться, ненастырно потеснить плечом одного соседа, прикурить у другого, глубоко затянуться.
Когда Сергей, докурив, протиснулся
В середине вагона над головами сидящих взметнулась косынка — махала Светлана. Вчера по телефону они договорились встретиться в последнем вагоне. Она махала ему, привстав с сиденья и одновременно похлопывая свободной рукой по объемистой хозяйственной сумке, стоящей рядом на скамейке. Сергей узнал эту косынку, год назад, незадолго до их окончательного разрыва, купленную впопыхах — абы что — на Светланин день рождения. А сумка — новая, при нем у нее такой не было… Он попытался двинуться по забитому людьми и вещами проходу, но, поняв, каких это будет стоить усилий, безнадежно привалился сбоку к ближайшей спинке сидений. Светлана поставила сумку в ноги, и на освободившееся место тяжело плюхнулась немолодая дама с лицом, покрытым розовыми пятнами, давно, видимо, негодовавшая по поводу «манеры занимать для кого-то…». Светлана хмуро отвернулась к тусклому окну, и за всю долгую дорогу он ни разу не встретился с нею взглядом.
На каком-то затяжном перегоне Сергей вновь пережил не часто, но случавшееся с ним и ранее, ни на что не похожее ощущение повторности. Вдруг показалось, что он уже ехал когда-то в этом вагоне этой самой электрички, стоял на этом самом месте, привалившись сбоку к спинке сидений. Вот сейчас тот парень в желтой кепочке подхватит под лямку рюкзак и… Парень подхватил рюкзак тем самым, предвиденным Сергеем движеньем, поднялся и направился к выходу. Сейчас он поправит сползающую с плеча лямку… так… сейчас отодвинет локтем половинку дверей… все точно — отодвинул и именно так, как уже отодвигал… И носки у него под кедами серые, шерстяные, и заплата на левой штанине спортивного костюма — неаккуратная, не женскими руками пришитая. И позы пассажиров, и мелькающие за окнами строения при этом — повторное. Еще секунда — и ощущение это пропадет, все снова станет внове… Пропало! Кануло…
Сергей всегда недоумевал — откуда такое является: из бывшей ли яви, из сна ли? Какое тут может быть объяснение, да и есть ли оно? О своих странных наблюдениях рассказывал он иногда знакомым, и некоторые понимали его, оживлялись: оказывалось, и с ними нечто подобное происходит! Но пояснить более или менее толково, в чем все же дело, никто не мог.
Бог весть, сколько приходилось ездить ему в электричках, и сколько раз, к примеру, с той же целью, что сегодня!.. Вспомнилось, как восемь лет назад, еще в студентах, они со Светланой впервые отправили Степку на лето за город с яслями. Отправили и в ближайшее воскресенье помчались посмотреть, как он там без них. Плохо ему, непременно плохо, казалось им, потому, наверное, казалось, что самим без него было — хуже некуда. И вот, несмотря на категорические предупреждения заведующей яслями не появляться до назначенного родительского дня, несмотря на долгие убеждения и просьбы к мамам и папам не травмировать детей, прикатили… Когда подошли к двухэтажному дому яслей, почти невидимому за окружавшими его соснами, сразу обнаружили, что неодиноки в своем душевном смятении. Перед зеленым штакетником в позах пулеметчиков лежали родители Степкиных сотоварищей по яслям, по этому благоухающему, солнечному заточению. Папаши и мамаши лежали молча, хоронясь от глаз ребятишек, сосредоточенно наблюдая, высматривая — каждый своего. Они со Светланой тоже залегли, и Сергей, прижавшись лбом к доскам, сначала никак не мог отыскать сына: все как один — в белых панамках, белых рубашках и черных трусиках, дети на расстоянии были совершенно похожи друг на друга. Но потом, по каким-то неуловимым, для одних родителей заметным и неповторимым особенностям движений, поворотов головы, походке, выделил его из массы и, облегченно вздохнув, почувствовал боль от врезавшихся в надбровье занозистых
— Степочка… Степочка… — услышал Сергей шепот справа и оглянулся на Светлану. Она привстала на колени, уткнулась лицом в забор, губы ее подрагивали, из напряженно остановившихся глаз катились и падали на траву, не успев растечься по щекам, слезы.
Нянечка, настороженно поглядывавшая в сторону забора, быстро подошла к отбившемуся от коллектива Степану, откинула ногой мяч обратно на площадку, где играли все, и оттащила парнишку за руку туда же.
Через полчаса детей увели обедать, и родители начали подниматься с земли, смущенно поглядывая друг на друга. Мамаши прятали носовые платки.
На их остановке вагон электрички наполовину опустел. Толпа хлынула к стоящему в отдалении автобусу, и на быстро обезлюдевшей платформе Сергей подошел к Светлане, вышедшей в другие двери, поздоровался.
Автобус, к которому торопились приехавшие, подкидывал до пионерского лагеря — километра три по тряской и пыльной дороге через огромное поле и едва виднеющийся за ним перелесок.
— Подождем следующего рейса, Сережа!
— Может, пешком лучше? Пока он туда-обратно да снова туда — на месте будем. Я в прошлое воскресенье уже в лагерь вошел, а он только отправлялся за второй очередью.
— Жарко! И сумка у меня тяжеленная. Подождем все же… Ты вон тоже портфель набил — по швам трещит!
Нынешним летом они впервые приехали к Степану вместе; до этого ездили поочередно — одно воскресенье он, другое — она. А в прошлые годы — всегда вместе и реже, по родительским дням, справедливо считая, что нечего излишне докучать парню, отвлекать от важных мальчишечьих дел, уводить от товарищей, тянуть, в общем-то, занудно-одинаковые, надоевшие, наверное, сыну разговоры…
Автобус тронулся, обдав пахнущей бензином пылью, и, недовольно урча, словно сердясь за перегрузку, пополз на пригорок.
Они сели чуть поодаль на груду отслуживших свой срок шпал, поставив на траву портфель и сумку рядом — так, чтобы не опрокинулись. С уходом автобуса стало тихо. Немногочисленные родители, тоже оставшиеся дожидаться второго рейса, грелись на утреннем солнышке. Светлана сорвала листок подорожника, послюнила его и, прилепив на нос, запрокинула лицо.
Сидели — молчали… После ухода его из семьи единственным предметом их разговоров при нечастых встречах и по телефону был сын: как здоровье… как учится… ботинки износились… А сегодня и спросить Светлану не о чем: если что и произошло у Степана за последнюю неделю, знать она не могла.
Степан — типичный общественный ребенок: как отнесли они его в ясли — трехмесячного, закутанного в одеяло с кружевным уголком, — так и началось приобщение сына к коллективу. Посчитать — полжизни на людях! Никаких тебе бабушек-дедушек. С отцом-матерью — только по вечерам, выходным дням да во время их отпуска. Позапрошлым летом закончил парень ясельно-детсадовский курс образования, получил в подарок на прощальной линейке портфель с азбукой и пеналом и тут же — в школу, на продленный день, в новый коллектив. А летом — пионерлагерь. Как же выделить в воспитании сына родительскую долю? Каким бы он был, находись при них постоянно? Неизвестно и сопоставить не с чем: один у них ребенок, одна судьба перед глазами. Примеры других, чужих детей для сравнения не годятся. Можно было бы сравнить с другим — своим, да и то, как говорится, ради спортивного интереса, без выводов: индивидуум индивидууму — рознь… К лучшему ли, что нет у них второго? Так ли все сложилось бы?..
Когда на дороге показался возвращающийся автобус, листок подорожника на Светланином носу еще не увял.
Выбравшись из автобуса, они прошли в толпе других родителей через распахнутые ворота с выцветшим на солнце и дожде «Добро пожаловать» на территорию лагеря. Толпа растянулась, по сосновой аллее шли парами, и Сергей усмехнулся: оставалось лишь взяться за руки — обстановка настраивала.
В одиночку, как раз перед ними, шла лишь невзрачная женщина с потрепанным рюкзачком на спине. К ней-то первой и бросилась из-за дерева худенькая, почти не загоревшая девочка с заплаканными глазами, сияющими за стеклами очков: