Второе сердце
Шрифт:
Утренней гимнастикой Тимофей занимался с детства, и не было дня, когда бы он не проделал разученный четверть века назад комплекс упражнений; движения давно стали автоматическими, привычными — как побриться и помыться. Посадив на скулу Мышку, он делал «руки вперед — руки в стороны» и размеренно, глубоко дышал у открытого окна. Когда Мышка, медленно переползая с одной щеки на другую, сорвалась задними присосками и беспомощно повисла на подбородке, Тимофей недовольно прервал свои упражнения и помог ей.
— Не мышка ты, а самая захудалая черепаха! Вот смастерю тебе панцирь — будешь ты и впрямь никакая не мышка. Не будет Мышки — Черепаха будет!
Все же к окончанию
Он пересадил труженицу на столик под зеркалом, мельком глянул на свое отражение, прошел на кухню и взял только что наполненную чашечку с подноса Гарсона. Кофе он пил стоя. Выпив, довольно хмыкнул, поставил чашечку на прежнее место и, нажав клавишу «повтор», пошел одеваться. Гарсон что-то негромко проворчал вслед, как, впрочем, и полагалось испокон веков старому заслуженному слуге.
«Задремала королева, а король пошел…» — напевал Тимофей, прыгая на одной ноге и стараясь другою попасть в штанину брюк. Вот привязалось!.. А дядька хорош! Есть еще у шахматистов порох в пороховницах, есть!
Покончив с одеванием, он вернулся на кухню, залпом опустошил вторую чашечку, задвинул ее в посудомойку и, уже выходя, похлопал Гарсона по теплому боку:
— Спасибо, старина! Отменный сегодня ты кофеек сварил!
Внутри Гарсона, обласканного хозяйской дланью, булькнули остатки воды — получилось что-то вроде «рады стараться!».
Пройдя двор желто-зеленым коридором цветущей акации, Тимофей вышел на проспект и, встав на движущуюся часть тротуара, уносящую прямо в чрево метро, через три минуты очутился на подземной платформе.
Дорога на работу, повторенная не одну тысячу раз, была столь привычной, ничем не отвлекающей внимания, что затрачиваемое на нее время суток в памяти обычно не оставалось — выпадало в небытие. Дорога не мешала думать, не требовала напряжения для создания условий, в которых можно было думать. В другое время Тимофею постоянно приходилось создавать себе такие условия, инстинктивно подчиняя этому уклад жизни. К тридцати годам ему удалось до минимума сократить количество отвлекающих мысли факторов, избавиться от множества неизбежных, казалось, помех. Только одна «помеха» избавилась от него сама, против его воли. Этой «помехой» была его жена… бывшая теперь жена…
Два года назад, не дотянув месяца до пятилетней годовщины их свадьбы, она ушла к другому. Другим оказался астронавт, работающий сейчас на одной из окололунных станций. Жизнь полна парадоксов — как раз на потребу окололунных трудился Тимофей в своем конструкторском бюро, усовершенствуя системы аккумулирования солнечной энергии.
Жена ушла без шума, без сцен, тихо, и почему — неизвестно. Тимофей поначалу мучительно ломал голову над этим «почему», долго не мог успокоиться, пока наконец не махнул рукой: никаких не может тут быть объяснений, одно есть объяснение — отсутствие любви. А откуда берется оно, отсутствие, из чего слагается — думать просто не хотелось.
Хороший, Тёма, кофе варит Гарсон, но пил ты и повкуснее. Почти пять лет пил…
По пути с работы Тимофей зашел в книжный магазин: в одном отделе купил полное собрание частушек и прибауток, в другом — свежий бюллетень федерации шахматистов, где обычно публиковались все партии, сыгранные ведущими мастерами за прошедший месяц, и аналогичный бюллетень федерации шахматоров. Дома, заложив оба журнала в программирующее устройство (материал для Тима-2), он весь вечер слушал легкую музыку.
Тимофей неторопливо допивал фруктовый сок — времени до конца обеденного перерыва оставалось еще достаточно.
Что же все-таки дальше? Дальше что? У
Шахматисты с шахматорами официально давно уже не состязались — пожалуй, с появления за шахматными досками самовоспроизводящих машин третьей серии. Окончательно ужесточенный регламент партий (человек играл фактически блиц, тогда как машина имела уйму времени на «обдумывание») завершил неизбежный раскол: была федерация — стало две. Шахматисты вернулись на старые, веками складывавшиеся, милые сердцу позиции, шахматоры ринулись в дальнейшее наступление на время: 60 секунд на обдумывание хода… 50… 30… Турниры шахматоров становились все короче, все неинтереснее, непривлекательней внешне, поклонники шахмат упорно теряли к ним интерес. Неофициальные встречи представителей федераций друг с другом, именовавшиеся товарищескими матчами, время от времени, однако, проводились — по регламенту шахматистов. Шахмачи при этом проигрывали редко: осечки случались иногда в первых партиях — последующие машина, как правило, выигрывала. Давая шахматистам фору по времени, шахматоры непременным условием проведения встреч ставили количество партий каждой машины с каждым шахматистом — не менее трех, имея в виду эту самую осечку и гарантируя себе победу по сумме результатов. «Задремала королева, а король пошел „налево“…»
Тимофей взял еще один стакан соку, залпом выпил и, поймав на себе взгляд лаборантки соседнего отдела, доедавшей пирожное за столиком у окна, весело ей подмигнул. Лаборантку звали Аннетой.
В этот день ничего не подозревавший Тим-2, дожидавшийся возвращения хозяина на обычном месте в углу комнаты, был приговорен.
— А назову я ее Анютой! — громко произнес Тимофей, отворив дверь квартиры. — А-ню-той!
Компактный корпус Тима-2 обрастал новыми деталями. Снизу посредством эластичной муфты изящной формы Тимофей подсоединил механизм управления движениями, изъяв его из робота, с незапамятных времен стоявшего в прихожей. Поставила его туда жена Тимофея, приспособив под вешалку: одежду вешали на широко раскинутые манипуляторы. До своего увлечения шахматорством Тимофей занимался промышленными роботами. Сейчас прошлый опыт должен был ему пригодиться… Стоя перед оперированным роботом-вешалкой, он прикидывал, удастся ли использовать остальные его части для задуманного дела: детали были явно грубоваты, а требовалось нечто миниатюрное, женственное. Пожалуй, удастся. Повозиться, конечно, придется, но делать все заново — выйдет еще дольше. А у дядьки — всего два месяца отпуску… И, взяв отвертку, Тимофей начал отсоединять правый манипулятор.
Целый месяц он работал как проклятый, из вечера в вечер, а последнюю неделю — всякий раз до поздней ночи. На днях начальство вызвало его «на ковер» и предупредило о предстоящей в скором времени командировке на Окололунную-5. Ничего, как говорится, более приятного предложить не придумало.
Раньше он любил посещать подопечные станции, всегда не прочь был встряхнуться, развеяться, сменить обстановку, но с некоторых пор… С некоторых пор, отправляясь туда, он постоянно думал о возможной встрече с тем астронавтом — человеком, который, вернувшись на Землю, целует в подрагивающие губы одну женщину — красивую и умеющую варить самый вкусный на свете кофе…