Второе сердце

Агеев Леонид Мартемьянович

— И я с тобой прогуляюсь! Где тут у вас…

Егорин с Бубновым вышли. Корытов, устроившись на стуле возле открытого, с отдернутой марлевой занавеской, окна, закурил, еще раз окинул взглядом комнату, задержался на фуражке Глеба Федоровича.

«Красивая все же у нас была форма…»

…В клубе швейной фабрики (впрочем, как и в других танцевальных залах города) студентов Горного института — горняков — узнавали сразу: два ряда медных пуговиц на куртках, замысловатые медные вензеля на черных, с голубой окантовкой погонах, на петлицах той же расцветки — скрещенные

«молоточки»… Горняки старались вместе не держаться, чтобы не затенять, так сказать, один другого, но дружно приходили на помощь своему, если тот попадал в какую-нибудь передрягу. А попасть в передрягу можно было в любую минуту: или не ту партнершу пригласил («числящуюся» за кем-либо из блатных), или толкнул во время танца соседа, не извинившись, или еще что…

На черный двубортный шевиотовый костюм, купленный к свадьбе, Наталья нашила горняцкие регалии, споров их со студенческой куртки Трофима, изрядно пообтрепавшейся к третьему году его обучения в институте. Свадьбу спраздновали по-студенчески: небогато, но хмельно. Школьный друг Серега, так никуда и не поступивший, подрабатывавший в то время в фотоателье, беспрерывно щелкал «ФЭДом». Снимки, по одному из отпечатанных Серегой во множестве, Трофим собрал в отдельном альбоме. Альбом этот, уходя потом из семьи, он унес с собой. Лучших фотографий у него не было: ни на одной из последующих он себе так не нравился…

«Зря отменили нашу форму, зря! И студенческую, и вообще по отрасли…»

Вернулся Бубнов, появился Егорин.

— Ну, можно и перекусить! Сходим на речку, смоем дорожную пыль — и милости прошу!

— Где все-таки председатель?

— Председатель, Валентин Валентинович, рыбачит.

— Что делает?

— Рыбу ловит. Разжился, говорит повариха, у нашего моториста удочкой, наловил слепней и ушел вверх по речке.

— Ага… Конечно, что ему было делать в ожидании нас? — Валентин Валентинович почесал за ухом. — Мужик, надо полагать, бывалый… И то: каких ведь случаев не приходится расследовать техническим инспекторам!

Сидя под навесом столовой, за дощатым, покрытым клеенкой столом, они пили из эмалированных кружек темно-бурый чай, заваренный и подслащенный прямо в огромном зеленом чайнике. От непривычно обильной еды — миски борща из консервированных овощей и миски гречневой каши с тушенкой (порции, рассчитанные на аппетит возвращающихся из маршрута, крепко поработавших за день геологов) — Корытов чувствовал в желудке — расслабляющую тяжесть, в голове — неодолимую сонливость и радовался, что чай столь крепок, а ветерок, вихрящийся под навесом, достаточно свеж, несмотря на полуденную, заполнившую долину жару.

— Душевный у тебя чаек, Глеб! — Валентин Валентинович, отставив кружку, отер носовым платком потные щеки и лоб. — Взбадривает!

— Чай не пьешь — какая сила, говорят казахи. Нашему брату без чая нельзя!

— Попробуй-ка, не напои ребяток хорошим чаем! — продолжила слова своего начальника повариха, собирая со стола грязные миски и ложки. — Накормить можно неважнецки — простят, но уж чтобы чай…

Сидевший лицом в сторону речки Корытов заметил, как над прибрежными кустами возникло и поплыло, покачиваясь на плече не

видимого еще человека, бамбуковое удилище. Он проследил движение удилища и, сделав последний глоток, начал закуривать.

— Вот и наш председатель…

Невысокий крепкий мужичок, выйдя из-за кустов на открытое пространство, осмотрелся, сориентировался в обстановке и, косолапя, зашагал к столовой. Был он рыжий.

Прислонив удочку к столбу навеса, пришедший представился: «Прохоров!», сел рядом с Корытовым и положил на клеенку толстые бесформенные лепехи ладоней.

— Как рыбка, Иван Сазонтович? — Егорин сделал поварихе знак насчет борща-каши.

— Не клюет. Под нос подводишь — ноль внимания. Не на то, видно, надо.

— Вы — про наживку?

— Угу.

— Да нет, наши парни сейчас как раз на слепней ловят, но — или на зорьке, или под вечер. Днем — рыба мореная.

— Поешьте-ка горяченького, товарищ главный начальник! — повариха поставила перед Прохоровым миску с борщом, положила ложку.

— Благодарствуй…

Ел Прохоров быстро и смачно: выхлебал борщ, прикончил кашу, налил чаю и, делая передышку, возобновил, ни к кому конкретно не обращаясь, разговор:

— Посмотрел я по ходу дела вашу электростанцию: не заземлена! Что ж вы еще кого-нибудь хотите сиротой оставить?

Корытов укоризненно глянул на Егорина: Глеб Федорович кашлянул и перевернул — поставил донышком вверх — пустую кружку.

— У погибших-то небось дети были?

— У Козлова — дочка шести лет, у Пичугина — мальчуган трехлетний.

— Так-то, Глеб Федорович! — Прохоров залпом выпил успевший, видимо, остыть чай. — Двое сирот уже есть, а вы…

Корытов увидел, как повариха, сидевшая на толстой чурке возле плиты, наклонила голову, пряча глаза в передник, и загасил сигарету.

— Не лучше ли нам перейти в вагончик? Там бумаги можно посмотреть…

— Пожалуй… — встал Прохоров.

— Возьмите, Трофим Александрович, ключ от помещения. А я должен забежать в палатку — забрать документы. Я временно к своему завхозу перебрался, он в отъезде как раз…

В первой комнате правой половины вагончика — в кабинете Егорина, освобожденном им для работы комиссии, они открыли окна и расселись вокруг составленных буквой Т столов с одиноко стоящим графином, накрытым пирамидкой стакана. Хозяин, подоспевший следом, подложил по булыжнику под двери — общую, ведущую с улицы в тамбур, и внутреннюю — из тамбура в кабинет. Спертый, перегретый воздух быстро вытеснили освежающие сквознячки.

Председатель комиссии, занявший подобающее его должности место — за перекладиной буквы Т, пробежал глазами переданный Корытовым министерский приказ.

— Так… «Принять к сведению, что распоряжением первого заместителя министра гражданской авиации начальник партии тов. Егорин Г. Ф. включен в состав комиссии Министерства гражданской авиации по расследованию аварии самолета АН-2…» Так. Обращались они к вам, Глеб Федорович?

— Кучумов, командир авиаотряда, говорил, что меня включили в комиссию, а больше… больше не беспокоили пока… На месте катастрофы, вы знаете, я присутствовал — и когда они экипаж самолета вывозили, и когда останки операторов наших забирали… Совместно всё осматривали, разговоры я все слышал…