Второгодник
Шрифт:
— Ладно, дядя Витя, поправим все. С октября, а может раньше, начнем хозяйственную революцию, надо только дождаться начала учебного года и закрутить хлопцам мозги в правильную сторону.
— А зачем ждать октября, если можно начать сегодня?
— Кто же меня слушаться будет? Или вы думаете одними призывами обойтись? Мне надо за директора школы и школьный коллектив спрятаться. Все проблемы понятны до слез, надо только придумать, как подступиться, чтоб не посадили. Прорвемся! А пока, пойду поброжу. Не хотите со мной?
— Ну, пойдем побродим. С тобой интересно.
— Дядя Витя, а вон ту гору кругляка сколько времени придется пилить в доску? — спросил я, показывая
— Ну, если работать в одну смену всеми шестью пилорамами, то годик, наверное, — ответил Виктор Петрович, с сомнением почесывая затылок.
— А рельсовый кран работает? Чем вагоны-то грузить? Сколько вагонов, кстати, он сможет погрузить за день?
— Да, навроде, работает. А насчет погрузить, так 20 вагонов легко, а может, и больше. Только крановщицу на другую работу перевели.
— А залежи только кругляка? Или баланс (тонкие деревья до тридцати сантиметров в самом толстом месте) тоже где-то лежит?
— Да не, его, вроде, в щепу подробили, так дороже вообще-то, только вывезти не успели.
Так мы бродили по леспромхозу часа два, не встретив никого. Виктор Сергеевич вводил меня в курс дела, а я поражался всеобщему пофигизму. Даже моей, насквозь циничной, коммерсантской психике такого было не понять. Я только и смог, что вспоминать поговорку "в России деньги валяются под ногами".
Если честно, мне не хотелось уходить, потому что такой жирный, насыщенный поток информации жалко было останавливать. Я впитывал в себя эту атмосферу незнакомой для меня жизни, ее запахи и звуки. Трудно передать состояние эйфории и жажды действий, которые я сейчас испытывал. Давно подзабытые и такие приятные ощущения.
Но как бы там ни было, меня ждала мама к обеду, а в придачу очень непростой разговор. Представьте себе, что вам надо объяснить своей маме, что в ее любимого малыша вселился некий старик с кучей непонятных тараканов в голове.
— Дядя Вить, мне домой пора, мама ждет к обеду.
— Ну, давай. Заходи! — пробасил Виктор Сергеевич.
— Всенепременно, — бросил я уже на бегу.
— Мам, я пришел, — крикнул я, забегая в квартиру.
Мы с ней жили в двухэтажном деревянном доме, где на каждом этаже было три квартиры и каждая, как правило, на три семьи. В нашей одна комната пустовала. Длинный коридор, в конце которого — удобства и кухня. Из удобств был только туалет и умывальник. Посередине кухни красовался гроб дровяной плиты. Летом было чудовищно жарко, поэтому мы старались там не задерживаться. Вся наша жизнь проходила в комнате. Она была довольно большой, примерно 20 квадратных метров, разделена ширмами, за которыми прятались наши с мамой кровати. Посередине стоял большой круглый и отчаянно тяжелый деревянный стол. Маленький двухстворчатый шкафчик, несколько полок на стенах, пара табуреток — вот, собственно, и весь интерьер. Нам хватало, и мы не замечали чудовищной бедности, в которой жили.
— Иди в комнату, я сейчас, — долетел с кухни мамин голос.
Моя мама, Валентина Ивановна, несмотря на чудовищное детство, где была и блокада, и смерть родителей, и детский дом, сохранила удивительную светлость, мягкость и теплоту, в которых я купался все свое прошлое детство. Это все удивительным образом сочеталось с энергией, жизнерадостностью и фантазийностью. Она была идеальной, я бы сказал, библейской мамой и Другом. Я ее обожал тогда, обожаю и сейчас. Когда мы вдвоем, то ничего не могу с собой поделать, хожу за ней хвостиком, стараясь прижаться и обнять, и обе мои сущности в этом вопросе были абсолютно солидарны.
У нее
А вот с чтением отдельная история. Дело в том, что мама читала запоем, полностью выпадая из реальности. Когда ей попадалась интересная книжка, а она умудрялась найти что-то для себя интересное даже в абсолютно идиотских экземплярах печатной продукции, то еда не готовилась, мусор не убирался, спать она не ложилась, да и на работу могла забыть пойти. К тому же умудрялась все книги: и трагические, и драматические — превращать в комедийные.
Отец не оставил заметного следа в моей жизни, и я его плохо помню, но две фразы мне врезались в память на всю жизнь: "Валентина, кончай ржать, спать хочется" и "Ты ему не мать — ты ему младшая сестренка". В этом была вся моя мама. Самый любимый и дорогой мой человек.
После обеда, мысленно вздохнув и перекрестившись, начал тяжелый для меня разговор:
— Мам, нам надо серьезно поговорить.
— Сыночек, ты о чем? Плохо себя чувствуешь?
— Да нет, мам. Наоборот, чувствую себя великолепно.
— А что тогда? Слушай, не томи, излагай, — мама сложила руки на груди, делая жалобно-взволнованное лицо.
— Мам, я умею читать, — начал я издалека и с мелочей. — А еще знаю всю таблицу умножения.
— Давай температуру померяем, ты заговариваться стал. Ты от силы две буквы можешь узнать в лицо, — серьезность ситуации пока не стала очевидной, и мама по привычке собиралась свернуть к шуточкам.
— Давай почитаю "Анну Каренину", — предложил я, беря с полки книжку.
"Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Все смешалось в доме Облонских. Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их доме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может жить с ним в одном доме. Положение это продолжалось уже третий день и мучительно чувствовалось и самими супругами, и всеми членами семьи, и домочадцами… — начал я читать, а потом, передав маме книгу и уперев пальцем в то место, которое читаю, продолжил уже по памяти. — На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его звали в свете, — в обычный час, то есть в восемь часов утра, проснулся не в спальне жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг вскочил, сел на диван и открыл глаза".
Сначала мама следила по книге, а потом, уставившись на меня, скрипучим голосом спросила:
— Что это значит? Ты выучил наизусть весь текст?
— Нет мама, но я могу прочитать тебе наизусть всю "Анну Каренину". Ты только не волнуйся, но я теперь много чего знаю. Ну, например, могу говорить на английском языке…
— Сынок, что все это значит? Ты меня разыгрываешь?
"Horatio says 'tis but our fantasy, And will not let belief take hold of him Touching this dreaded sight, twice seen of us. Therefore I have entreated him along, With us to watch the minutes of this night, That, if again this apparition come, He may approve our eyes and speak to it"